— Лекарство?
Беатрис кивает мне. Ее глаза впиваются в меня рыболовными крючками, она продевает свой взгляд через мою уставшую кожу, через два сантиметра зимы в моих рыжих волосах, колет острием мои зрачки.
— Я тебя помню.
Стою неподвижно. Была у меня надежда, что год за десять лет, огонь и едкий дым сотрут меня из ее памяти, что она спутает меня с кем-нибудь, как спутала мой голос с голосом Рокаморы.
— Ты тот бандит. Тот бандит в маске, который разгромил мою лабораторию. Тот самый.
— Я не бандит. Я больше не Бессмертный...
— Это я вижу, — произносит она. — Даже мне это видно.
— Послушайте... Мне очень жаль, что тогда так получилось. С лабораторией. Что мне пришлось вас задержать. Что эти люди погибли...
— Эдвард, — перебивает она меня. — Вы убили Эдварда.
— Мы не убивали. У него случился инфаркт.
— Ты убил Эдварда, — упрямо повторяет она. — И ты отдал меня этим садистам.
— Они... Они что-то сделали с вами? Я смотрел новости... Мне показалось... Ее губы разъезжаются в кривой усталой ухмылке.
— В новостях было мое цифровое чучело. Трехмерная модель. Сняли мерку, пока я была чистая. Без синяков, без ожогов, без следов от уколов. Картинка теперь может сделать любые признания за меня.
— Мне правда жаль. Я думал о вас... Вспоминал...
Беатрис кивает — ободряя меня, пока до меня не доходит, что кивает она не мне, а себе.
— А ты и вправду стареешь, — улыбается она. — Это не грим.
— Мне сделали укол, говорю вам!
— Хорошо. — Она удовлетворенно качает головой. — Значит, есть в мире справедливость.
— Вы можете мне помочь? Пожалуйста! Вы же работали над формулой... Я же вижу, что вы продолжаете... Все это оборудование...
Беатрис вцепляется в подлокотники, с трудом поднимается на ноги, сгоняя меня с моего места.
— Тебя зовут Джейкоб, да? Я тебя тоже вспоминала. Ты многому меня научил.
— Ян. На самом деле меня зовут Ян, — признаюсь я.
— Мне все равно, как тебя зовут на самом деле. Для меня ты Джейкоб.
В зашторенное окно уткнулось кресло-каталка. Беатрис тяжело стоять, колени дрожат, но она стоит — и смотрит на меня не снизу, а как равная.
— Прошу вас. Мне вкачали какую-то дрянь. Какой-то ваш коллега, с которым вы начинали, с родинкой вот тут. У меня это идет быстрее во много раз, старение!
— Не знаю таких. Какой-нибудь жулик.
— Вы должны остановить это.
— Должна?
— Пожалуйста! Может быть, у вас есть какие-то экспериментальные образцы... Может, вам нужны добровольцы, чтобы испытать их на себе...
— Я должна тебе помочь, так?
— Если вы не поможете, значит, никто!
Беатрис держит голову прямо, хотя она тяжелая, как весь земной шар; ее слова нечетки, но голос тверд:
— Значит, никто ничего не сможет. Ты сжег все, что я делала. Сломал, стер и сжег. Нет никакого лекарства. Нет и не будет.
— У меня ребенок. Поэтому мне сделали укол. Я больше не с ними, клянусь. Не с Бессмертными! Я прошел через тот же ад, что и вы! Меня посадили, я...
— Не думаю. — Она медленно и осторожно качает своей тысячетонной головой. — Через тот же ад? Не думаю.
— Девочка. У меня родилась дочь. Ее мать — моя... Она умерла при родах. Я один. Из-за этого переливания все идет гораздо быстрей. У меня нет десяти лет. Мне не на кого ее оставить. Не на кого оставить своего ребенка. Вы должны понять! Вы должны меня понять!
Она молчит. Идет к окну — шаг, еще шаг, еще шаг. Останавливается.
— Я позвонила Морису. Позвонила своему сыну в интернат. Тот самый звонок, единственный. Ты не советовал мне этого делать, помнишь? А я не послушала тебя. Я увидела его. Увидела, как он вырос. Мне не нужно было этого делать. Ты был прав, Джейкоб.
Вот что: она выслушала все от своего Мориса. Надо объяснить ей, может быть, она смягчится...
— Да. Да, я знаю. Знаю, что он вам сказал. Он отрекся от вас, да? Но это ничего не значит! Это испытание, у нас такое испытание. Если он не скажет вам этих слов, его никогда оттуда не выпустят! Все их говорят!
Беатрис Фукуяма пожимает плечами — и как старуха, и как царица.
— Я примерно так себе это и представляла. Но это ничего не меняет. Это чужой человек. Я его не знаю, а он не знает меня. И никогда мы не сможем познакомиться. Ты мне тогда сказал, что он был куском мяса, когда его забрали. Ему было два месяца. Сколько сейчас твоей дочери?