Тайна черного ящика

Я уже хотела резко сказать Фимке: «Хватит ныть, размазня! Если хочешь выбраться отсюда – лезь наверх и не стони!», но вдруг подумала: а чего я добьюсь своей резкостью? Того, что Фимка почувствует свою ущербность по сравнению со мной? Что я вновь окажусь сильной женщиной, а он – слабым мужчиной? Это увеличит его силы и поможет быстрее добраться до верха? Вряд ли! Лучше сделать по-другому…

Фимка сам артист и любит спектакли. Только играть нужно так, чтобы не было заметно грима и бутафории в той пьесе, которую ты играешь. Ну, это – не самая для меня сложная часть программы.

Я подползла к нему и, с тревогой заглянув ему в глаза, спросила обеспокоенно:

– Как ты, Фима? Идти сможешь?

– Не знаю… – сказал он на этот раз очень тихо, почти прошептал.

Мы словно переигрывали с ним начало сцены, которое было забраковано режиссером.

– Держись, Фима, мы скоро выберемся отсюда! – сказала я, стараясь, чтобы в голосе моем прозвучала твердая уверенность.

В ответ Фимка снова простонал. Я погладила его по мокрым волосам и горестно вздохнула, чтобы он услышал, как мне его жалко.

Я часто просто поражаюсь, насколько некоторым мужчинам бывает необходима жалость со стороны женщины. Вот он лежит, стонущий и беспомощный, но стоит мне его пожалеть, как в нем откуда ни возьмись появятся силы и уверенность в себе. Он встанет, прекратит стонать и будет упорно ползти вверх, пока не выберется из этого ущелья. Я, конечно, понимаю весь психологический механизм, который работает в этом процессе – превращении женской жалости в мужскую силу. Мужчина воспринимает женщину как мать, в жалости ее видит проявление любви, чувствует, что он не одинок, раз его любят, и это рождает в нем энергию сопротивления жизненным трудностям, которая совсем было у него иссякла. Но при всем моем понимании не устаю каждый раз поражаться тому, как эффективно это действует, несмотря на откровенность и банальность. Меня утешает только то, что действует это не на всех мужчин, некоторые как-то умеют обходиться и без женской жалости. Но такие встречаются редко.

– Больно, Фимочка? – спросила я.

Он, сморщившись, кивнул головой. Я еще раз погорестней вздохнула и сказала:

– Потерпи, Фимочка, сейчас мы выберемся отсюда, доедем до заставы, и там тебе быстро заклеят твою…

Честное слово, чуть не сказала – «царапину»! Потому что, когда наигрываешь какое-то чувство, нужно постоянно следить за собой и не отвлекаться. Чувство – это не текст, машинально его не изобразишь, тут нужен постоянный контроль со стороны сознания.

– …рану, – закончила я фразу, обращенную к Фимке, но, честное слово, уже готова была его просто убить на месте.

Потому что я увидела, что Евграфов снял с себя рубашку, разорвал ее на несколько полос и перетягивает себе правое бедро, чуть выше колена. Увидев мой взгляд, он смущенно улыбнулся и пробормотал:

– Зацепило вот… Так, ничего серьезного.

«Ничего серьезного! – повторила я, глядя, как его белая рубашка пропитывается кровью. – Его же уже минут пятнадцать, как ранили! Сколько он крови потерял!»

– Ну-ка, дай сюда! – сказала я ему категорически и, отобрав ленты материи, очень туго перетянула ногу, при этом я ворчала и слегка его поругивала: – Тоже мне – герой! Ты еще свалишься! Я вас обоих, что ли, должна буду на себе тащить?

Старая истина психологов-практиков – сколько людей, столько и лекарств! Одного нужно пожалеть, другого – пристыдить, третьего – поцеловать… Результат во многих ситуациях будет одинаков. Но третьего, к сожалению, здесь не было…

Наверх мы поднимались гораздо дольше, чем спускались вниз. Оба моих раненых мужчины карабкались молча, без стонов и без разговоров. Евграфов отчаянно хромал, но поднимался быстрее Фимки, который к концу совершенно выбился из сил, и мне пришлось ему помогать.

По склону горы спускаться оказалось гораздо легче и быстрее. Автоматчика-японца мы так и не встретили, несмотря на то что Сергей очень внимательно смотрел по сторонам – просто шею, наверное, себе вывернул. Никого абсолютно! Голые безлюдные скалы.

Вездеход стоял на том же самом месте, где мы его видели, за ним оказался и вертолет в целости и сохранности, хотя я очень боялась, что мы найдем его испорченным и непригодным к полету. Если вообще найдем. Но после нас, как видно, никто здесь побывать не успел.

– Лететь сможешь? – спросила я Сергея.

Тот молча кивнул головой, хотя я слышала, как он скрипел зубами, делая очередной шаг.