Русская лилия

Волнение туриста, оказавшегося в местах, которые прежде воскрешали пред ним только воображение и книги, внезапно охватило принца и оказалось куда сильнее прежних тревог и страхов. Ему невыносимо захотелось увидеть все эти достопримечательности, коснуться хотя бы кончиками пальцев мраморов, которые тысячелетия назад отражали солнечный блеск и лунный свет. Он метался от окна к окну, озирая принадлежавший ему отныне великий город, и чудилось, будто луна нарочно высвечивает только обольстительные древности, расчетливо оставляя в непроницаемой тени новейшие постройки, в которых жили афиняне, его подданные. Чары ночи воскресили древность, которая сейчас казалась принцу реальнее настоящего и манила неудержимо.

Он замер у окна, выходившего в просторный сад. Аромат цветущих апельсинных деревьев коснулся его ноздрей и заставил их затрепетать.

Фавны и нимфы, дриады и сатиры резвились в античные времена под такими же деревьями, и такой же аромат пьянил их. Нет, они были пьяны от молодого вина и от страсти. О, какое наслаждение быть свободным от условностей, носиться ночами под луной по этим просторам, отдаваясь желаниям молодого тела!

Принц с изумлением прислушивался к себе. Он был воспитан в большой строгости, однако в положенный срок одна из фрейлин матушки, королевы Луизы, познакомила его — разумеется, с матушкиного и отцова ведома и по их приказу! — с тайнами плотских наслаждений. С этих пор принц порой отдавал им должное, а впрочем, не слишком увлекался женщинами и втихомолку гордился тем, что способен властвовать собой, своими желаниями. В любой миг он мог усмирить восставшую плоть хладнокровным душевным усилием, однако сейчас ощутил вдруг прилив такого возбуждения, что вынужден был расстегнуть рубашку и подставить грудь ночному легкому ветерку. Тревоги дня ушедшего, волнения дня предстоящего, аромат этого сада, аромат Греции, аромат воображаемых картин вдруг распалили его до такой степени, что он и думать позабыл о сне. Не спать ему хотелось сейчас, а предаться любви… С кем? Да не важно! Он представлял себе такие ночи в свободном, лишенном всяких оков легендарном мире Эллады, когда мужчины и женщины, ощущая неодолимую потребность в наслаждении, шли куда глаза глядят и совокуплялись с первыми встречными, порой даже не зная имен и не рассмотрев толком лиц своих случайных любовников и любовниц, отдавались друг другу стремительно и пылко, только чтобы утолить жажду телесную и очистить свой дух от томления. Это было языческое распутство.

Принц вырос в другом мире, он был воспитан в снисходительном презрении к плотским слабостям, но сейчас холодный, рассудочный, сдержанный пуританский мир был далек, нереален и бессилен по сравнению с жаждой любодейства, которая заставила принца испустить чуть слышный стон. Чего бы он только не отдал сейчас за возможность заполучить женщину… Какую угодно женщину, хоть на миг!

Он оперся о массивный подоконник широкого окна, высунулся и помотал головой, словно намереваясь вытрясти из нее эти ненужные мысли и желания.

Вдали, на гладкой равнине, внезапно вспыхнул огонек. Вспыхнул… погас было… и разгорелся ровным светом. Наверное, костер, разожженный каким-нибудь пастухом, ведь пустынное поле вполне пригодно для пастбища.

Принц оперся о подоконник поудобнее и вдруг ощутил под рукой округлый металлический предмет. Не без удивления обнаружил он, что это подзорная труба — небольшая, складная, из тех, которые часто носят с собой путешественники. Сам он был морским офицером, привык к другим подзорным трубам, и миниатюрность этой его сначала насмешила, но потом, когда он приложился глазом к окуляру, изумила, настолько четко все было видно. Казалось, костер подскочил прямо к стенам дворца, и теперь принц мог различить игру пламени и несколько скорчившихся фигур.

«Наверное, пастухи накрылись плащами и спят», — подумал Георг. Их неподвижность показалась принцу скучной, и он перевел взгляд в другую сторону, но не увидел ничего, кроме лунной ночи и камней. Вернулся к костру… и тихо ахнул от изумления!

Тонкий женский силуэт метнулся туда-сюда против огня. Он не просто двигался — он танцевал… Да как! Прыжки и полеты были отточены и изящны, словно Тальони исполняла одну из своих блистательных партий! Развевались волосы, взметывались юбки…

Это было обворожительное зрелище. Заинтригованный, принц до боли вдавливал в глаз окуляр и накручивал колесико, но, к сожалению, не смог рассмотреть танцовщицу ближе. Особенно хотелось увидеть ее лицо, но это было невозможно. В ее движениях было что-то цыганское, буйное, и принц снова вспомнил красавицу, мельком виденную в Стамбуле. Конечно, она никак не могла оказаться в Афинах одновременно с ним: для этого ей пришлось бы выйти в море не позднее чем через два часа после их встречи, причем на столь же быстроходном судне, как английский крейсер, на котором добирался он. Вот разве что она была перенесена сюда колдовством, однако принц в колдовство не верил.