25  

Неужели я не имела права получить от жизни хоть самое малое удовольствие? Такое невинное? Кому я причиняла вред? Никому!

Он выследил меня, он все узнал. И встал на моем пути.

Да, я смела его со своего пути. Совершенно так, как ветер сметает сухие листья, чтобы гнать их по дороге из Муляна во Френи чтобы в шорохе слышался свист велосипедных колес…

Не буду об этом писать! Не буду! Писать об этом – значит вызывать призрак былого. Призрак, из-за которого я двадцать два года назад обрекла себя на почти полное затворничество – словно бы сама себя зарыла в могилу.

А русская… Она-то себя живьем в могилу не зароет! Ее не сломит ничто! Вот еще что я увидела в ее глазах. Вот что взбесило меня в ней. Вот чему я позавидовала яростно, люто, до того, что у меня очередной приступ астмы едва не случился. Очень может быть, что он свел бы меня в могилу… И я только пуще возненавидела русскую – из-за того, что она могла стать причиной моей смерти.

Я сама была такой, как она. Я тоже хватала жизнь своими загребущими руками, глотала ее, словно подогретое бургундское вино. Помню, помню его чуточку солоноватый, терпкий привкус… Когда я пила подогретое красное вино, мне всегда казалось, что пью теплую кровь!

Я возненавидела ее из-за той жизненной силы, которой она полна – и которой теперь лишена я. О, если бы я могла… Но le temps perdu ne se rattrape pas, потерянного времени не воротишь. Я теперь совершенно бессильна. Никуда не хожу, ничего не знаю, живу только слухами. Вот и вчера дошел до меня странный слух об этой девке. Ко мне заглянул Багарёр… О нет, он уже давно не драчун [14], осталось всего лишь старое-престарое детское прозвище! Сейчас мой племянничек – совершенно другой человек, но мы с ним близки духовно. В нас обоих бушует одинаковая ненависть бессилия, и она, словно забродившее сусло, будоражит наши души, подвигает нас на очень странные поступки. Иногда мне кажется, что Багарёр тоже способен на преступление, но я не собираюсь вникать в его прошлое. Раньше, когда мальчишкой был, он с удовольствием топил котят, которых нагуливала их кошка. Кого он «утопил», повзрослев, не знаю. Да и знать не желаю. Мой ближайший и последний родственник, по сути дела, единственный источник информации о том, что творится в Муляне. Про мир я и так все знаю – телевизор-то есть! – а вот о происходящем в родной деревне мне рассказывает Багарёр. Как бы я к нему ни относилась, как бы ни ненавидела его, я сдерживаю себя и встречаю его всегда очень приветливо.

Вчера так и стелилась перед ним: сразу увидела, что он пришел в отвратительном настроении, а когда он зол, то молчалив. Мне же его молчание ни к чему, я и так молчу с утра до ночи. Нужно было его разговорить, вот я и старалась. Наконец, после стаканчика-другого ратафьи, которую я делаю не просто на «воде жизни» [15], как все, а с добавлением доброй толики коньяку, он немного отошел, подобрел, и язык у него развязался. Каково же было мое изумление, когда я узнала причину его дурного настроения! Во всем оказалась повинна все та же русская девка! Вчера утром, когда я наблюдала ее любезничающей с двумя дураками, Жоффреем и Атлетом, Багарёр заметил ее на дороге в Нуайер. Она что-то быстро писала на клочке бумаги. Осматривала окрестные поля – и писала!

Очень занятно… Какого черта она могла писать, глядя на поля? Описывала их красоты? А что в них есть такого, чего нет в любых других полях?! Велика невидаль, бургундские поля!

Нет, тут что-то другое кроется. Что-то другое… Вот и Багарёр такого же мнения.

– Неспроста все это, – бурчал он. – Помнишь, ma tante, того человека на велосипеде… ну которого потом мертвым нашли… – Тут Багарёр бросил острый взгляд в мою сторону, и я снова подумала, что он не столь безобиден, каким его принято считать. – Тот велосипедист ведь тоже все время что-то писал. Ну и доездился, дописался. Как бы и эта… не добегалась. Какого черта она пишет? Может быть, она журналистка?

– Она русская, – сказала я насмешливо. – Ты можешь себе представить русскую женщину, которая занимается журналистикой? Там же такими вещами занимаются только мужчины в серых или черных костюмах, члены коммунистической партии. Каждое слово многократно проверяется партийным комитетом. Все должно быть идеологически выдержано. Что я, не знала русских в войну в Rйsistance? Да они слово лишнее о своей стране сказать боялись, им всюду чудились агенты империализма. Они тоже были идейно выдержаны. А какая идейная выдержка в голоногой шлюхе с подпрыгивающими грудями?

  25  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×