Стыдные подвиги (сборник)

Бывший воротила подписал мне книгу, улыбнулся и сказал: «Тебе тоже пора…»

Я кивнул; понял.

Мы опять не поговорили.

Нам незачем было говорить.

О чем говорить, на какие темы?

Жить надо, руководствуясь только своими мыслями, накапливая свой, личный, интимный опыт, только он имеет настоящую ценность. Советы и подсказки мешают, искажают оптику, замутняют картину мира.

Он никогда не говорил со мной, — это и был его самый главный разговор.

Живи своим умом. Падай сам, поднимайся сам.

Криминальные авторитеты, с которыми он начинал, титаны первых лет перестройки, давно все до единого лежали в могилах.

Дома я открыл его книгу, но не сумел осилить даже вступительную часть; слишком сложно.

По словам Ивана, старший брат был в порядке. Денег, правда, нет, зато есть молодая жена, казачка Таня, вывезенная из Новочеркасска. А найти хорошую жену гораздо важнее, чем добыть деньги, тут и спорить не о чем.

Квартиру он себе не купил, снимать было дорого. Несколько лет обретался под Москвой, в деревенском доме отчима. Потом, когда стало совсем худо, снялся и уехал вместе с женой на ее родину, под Ростов, в задонские степи.

Его познания в области агрономии потрясли местных хуторян. Первое время мужики собирались возле хаты московского пришельца каждое утро. Деликатно стучали в окошко: «Михаил Васильич! Выйди, скажи, что делать!»

Но трудно вырастить хлеб или яблоко одной только силой мысли. Нужны деньги, нужна вода. Земля в тех краях тверже камня. Иван, регулярно получавший от брата письма, говорил, что Мишка живет натуральным хозяйством, растит дочь и своими руками строит дом. Арбузы его широко известны своей сладостью и размерами. На прожаренных солнцем равнинах меж Ростовом и Волгоградом наличные купюры не имеют хождения, их приберегают для поездок в сытые города, а деньги в виде монет и бумажек водятся только у стариков, получающих пенсии, поэтому старики окружены всеобщей заботой и уважением.

Жена гения служила бухгалтером в поселковой администрации (квартальный бюджет станицы — примерно тысяча долларов).

Люди меняли бензин на зерно, мясо на доски — так жили.

Слушая Ивана, я спрашивал себя, что чувствовал бывший финансовый гуру, переместившись из двадцать первого века в семнадцатый? Было ли ему страшно, или горько, ругал ли он судьбу, роптал ли на Бога? Наказан ли он за свою гордыню или, наоборот, награжден за мытарства? Прям ли его путь или извилист? Плывет ли мой брат твердо проложенным курсом или его несет по волнам? Кто он, черт возьми, — Веспасиан, который «деньги не пахнут», или Диоклетиан, который «вы бы видели мою капусту»?

Мишке исполнилось пятьдесят, когда умер его отчим, муж моей родной тетки, отец Ивана. Я опоздал на похороны, вошел в храм, когда отпевание было в самом разгаре, и суровый батюшка уже сыпал из бумажки на грудь усопшего Господню землю. Старший брат стоял наособицу, загорелый, сильно раздавшийся в поясе. Лоб в морщинах, щеки же свежие, южные. Крестьянин-финансист. Иван много раз называл его «черным ящиком» за скрытность и непредсказуемость, и в той церкви, слегка поплыв от тяжелых запахов ладана и свечного воска, я вдруг увидел, что Мишка, войдя в лучший мужской возраст, внешне стал похож именно на черный ящик, превратился в темный параллелепипед, обтесанный жизнью до идеальных геометрических пропорций: не столкнуть, не опрокинуть, не заглянуть в середину. Одну жизнь прожил в спорте, вторую в столичном бизнесе, третью теперь живет на дикой окраине страны, кидая зерна в землю.

А поскольку у параллелепипеда шесть сторон, то и жизней будет тоже шесть, решил я и написал этот рассказ; разумеется, у него будет продолжение.

По нулям

— Приветик, родной! — воскликнул он в меру игриво, как будто в самом деле был мне близким родственником. — Извини, что беспокою!

— О чем ты, братуха? — возразил я. — Какое беспокойство? Всегда рад тебя слышать. Какие дела, какие проблемы? Рассказывай.

Тут важно выдержать особенную интонацию, смешать в нужных пропорциях бодрую беззаботность и деловую отстраненность. Собеседник (старый, очень старый друг, и притом особенный) — должен понимать, что я его уважаю, но более двух минут на беседу выкроить не могу. Слишком занят.

Абонент — в узких кругах его звали Слон — взял хорошо отмеренную паузу и сипло продолжил:

— Не хотел обращаться, но выхода нет. В жопе я, если коротко сказать… Вот вспомнил, что есть Андрюха, близкий мой, на него одна надежда…