В Калифорнии морозов не бывает

Максим решительно и как-то весело стирал её представление об абстрактной фигуре гипотетического мужа. И замещал абстракцию собой, конкретным в высшей степени, иногда даже казалось — приземлённым. Пока Людмила лежала в больнице, он контролировал процесс лечения, как будто имел на это полное право. Как будто был большим медицинским начальником. Или — поставщиком, обязанным по договору снабжать больную всем необходимым, от медикаментов до усиленного питания, ночных рубашек и постельного белья. Получилось так, что снабжал он не одну больную, а всех, кого снабжать было больше некому. Никаких цветочков при посещениях, никаких конфеток и прочей романтической атрибутики — кажется, ему и в голову не приходило, что романтическая атрибутика может создать о нём благоприятное впечатление. Зато, не думая о производимом впечатлении, он мог дотошно проверять, какие простыни и полотенца хранятся у сестры-хозяйки, есть ли в отделении перевязочный материал, по списку врачей доставал лекарства, одноразовые шприцы, кислородные подушки и даже судна. Какая там романтика!.. В отделении его обожали, хотя и опасались: Людка любила принародно порассуждать, бандит он или не бандит. Большинство склонялось к мысли, что всё-таки бандит. Уж точно не депутат, об этом бы узнали быстро. Не депутат, а вон какой богатый. Нет, всё-таки, наверное, бандит. Это мнение никому не мешало обожать его. Людмилу задержали в больнице на неделю дольше, чем было необходимо.

Людмила была ещё в больнице, когда Максим без предупрежденья приехал знакомиться со Славкой и с Евгенией Семёновной. Была суббота, но Александры дома не было, она тогда делала рекламу для телевидения и газет, а рекламодатели, как правило, не подозревали, что на свете есть такая вещь, как выходные. И Александра в последнее время успела об этом забыть. Она вернулась домой к вечеру, увидела на улице напротив дома стоящую машину, а в доме застала идиллию: Максим под руководством Евгении Семёновны готовил ужин, а Славка в большой комнате со страшным грохотом осваивала роликовые коньки. Максим при виде Александры как ни в чём не бывало сказал: «Привет», — и продолжал крошить что-то на разделочной доске, Евгения Семёновна посмотрела вопросительно, а Славка сняла роликовые коньки и заявила:

— Подумаешь, ролики! Всё равно зима. Лучше бы нормальные коньки привёз.

Славке тогда было девять лет. Она тогда ещё не очень понимала, чем появление этого дядьки в их доме может обернуться, но на всякий случай давала понять, что никакие изменения не одобрит. И никакими подарками её подкупить невозможно. Александра была только её Косей, её частной собственностью, а посягательств на свою частную собственность Славка не намерена была терпеть. И не терпела: для начала заявила, что Косю дядьке не отдаст, а потом ещё долго выискивала в дядьке недостатки, причём — при всех и очень громко. Одним из самых очевидных недостатков, по мнению Славки, было то, что дядька даже цветочков не подарил, а ещё жених. Так женихи не поступают. Александра тут же закричала, что Максим Владимирович никакой не жених. Максим бросил готовить, хлопнул себя по лбу, закричал, что он как раз жених, но нет ему прощенья, потому что цветочки — это святое, схватил свою куртку и выскочил из дома, и через минуту габаритные огни его машины мелькнули в конце переулка. Евгения Семёновна опять посмотрела на Александру вопросительно, Александра пожала плечами и пошла переодеваться, а Славка опять стала надевать роликовые коньки. Через час Максим вернулся и принялся таскать из машины в дом комнатные цветы в горшках. Цветы были именно цветами, то есть все они цвели, а некоторые даже пахли. Последним Максим не без труда внёс в дом огромный розовый куст в керамическом бочонке. Куст тоже изобильно цвёл, и хоть розочки на нём были крошечные, как ювелирные украшения, но пахли они настоящими живыми розами. Александра однажды видела этот куст в цветочном магазине. Посмотрела на ценник, ужаснулась — и от ужаса тут же забыла многозначную цифру, нарисованную на ценнике, но осталось впечатление, что в ту цифру свободно укладываются три её ежемесячные зарплаты. А теперь этот ужасающий куст стоял посреди комнаты и пах настоящими живыми розами. И ничего романтического она в этом не видела. Три зарплаты! Можно было бы отдать все долги по коммунальным платежам, и ещё осталось бы на сапоги для Евгении Семёновны, на новую куртку к весне для Славки, на пару поездок в Москву к Людмиле и на праздничный ужин в честь возвращения Людмилы домой. Этот розовый куст ещё долго расстраивал Александру.