В Калифорнии морозов не бывает

Потом я вообще ничего со второго этажа не слышал, может, потому, что Марк всё гремел посудой, решил всё-таки вымыть. Я вышел во двор и посмотрел на окно её комнаты. У неё горел свет. Я хотел подняться по внешней лестнице на балкон и заглянуть в комнату сквозь щель в шторах. Просто убедиться, что всё в порядке. Но тут свет в окне погас. И сразу хлынул дождь. Сильный, холодный, как осенью. И так довольно прохладно было, а тут стало по-настоящему холодно. Я мгновенно промок до нитки. Вернулся в дом, хотел переодеться, но не успел. Решил сначала ещё немного дров в камин положить, чтобы к утру дом не выстыл. Положил, сел в кресло, стал смотреть на огонь и прислушиваться, что на втором этаже делается. Ничего не было слышно, наверное, она уже уснула. Я сидел, слушал, как она спит, а потом сам внезапно заснул.

* * *

Во дворе угрожающим голосом гавкнул Моня. Чужой пришёл. Это какого же чужого принесло в такое позднее время? Опять, что ли, Витька припёрся? Опять, что ли, Славку не может найти? Или так и лелеет надежду на то, что Александра повлияет на Славку в благоприятном для него, Витьке, смысле? Недавно в какой-то телевизионной передаче промелькнула информация о том, что почти пятьдесят процентов населения планеты страдают разными психическими расстройствами. Тогда Александра этой информации не очень поверила. Или просто особого внимания не обратила. А вот теперь вспомнила — и поверила. Как тут не верить, если живые примеры — вот они, каждый день перед глазами… Ведь всё уже человеку объяснили, причём — в очень доступной форме. Любой бы понял. Даже из тех пятидесяти процентов.

Моня залаял совсем свирепо, громко, не замолкая ни на секунду. Это он даёт понять, что чужой не просто пришёл, а ещё и собирается проникнуть на охраняемую территорию. Придётся выйти. Конечно, Моня — воспитанный зверь, он не съест чужака без разрешения хозяев. Но обязательно положит его на землю и не разрешит встать, пока Александра не выйдет, не обследует на предмет опасности этого положенного и не скажет: «Фу». Моня и сам знал, что все эти чужаки другого слова и не заслуживают, но ему было приятно, что его мнение подтверждается мнением хозяев. Моня не забыл, как его хвалили в собачьей школе, и время от времени напоминал, что пора бы его опять похвалить. Славка говорила: комплекс отличника, подсел на пятёрки.

Вон как старается. Ну и голосок… Придётся выходить.

Александра нехотя поднялась с передового края трудового фронта, накинула Славкину куртку, влезла в Славкины сапоги и вышла из дому. Уже совсем стемнело, на всей улице горели только два фонаря, и то в разных концах, в свете, падавшем из окон, можно было различить только Моню, который маячил перед калиткой и беспрерывно лаял, а кто там маячит за калиткой — этого различить было уже нельзя.

— Омон, ко мне, — недовольным голосом сказала Александра и стала осторожно спускаться с крыльца. Темно-то как… Надо было сначала свет над крыльцом включить. — Омон, фу! Что ты, дорогой, разорался на ночь глядя? Всех соседей перебудишь.

Была у неё такая привычка — цитировать текст, который недавно читала.

Моня гавкнул последний раз и потрусил к ней, иногда оглядываясь на калитку и виртуозно имитируя голосом раскаты приближающейся грозы. За калиткой наметилось слабое шевеление, и смутно знакомый голос сказал:

— Саша, здравствуй, это я.

Сашей её никто не называл. Родители когда-то называли Шурупом. Людмила говорила: «Мама миа». Для Славки она была Косей, для Славкиной бабули — Деточкой, для Максима — Шурёнком, на работе к ней обращались либо по имени-отчеству, либо «Шурочка», в зависимости от степени приятельской близости. Сашей её называл один человек в мире, давным-давно, полжизни назад. Она уже успела забыть и этого человека, и этот голос, и это имя, которое он произносил с невыразимо мерзким акцентом, на французский лад — с ударением на последнем слоге.

Именно этот человек и стоял сейчас за калиткой, производя какие-то шевеления. Эти шевеления вызывали у Мони подозрения. Шерсть на загривке пса дыбилась, уши прижимались, а в мощной груди грозно рокотала приближающаяся гроза.

— Привет, — неприветливым тоном сказала Александра. — Чего ты там возишься? Стой смирно, а то Омон нервничает.

Она на всякий случай взяла Моню за ошейник и пошла к калитке. С каждым шагом настроение портилось. Моня это чувствовал, и раскаты приближающейся грозы имитировал всё демонстративнее.