Любовник богини

Под одним из деревьев Василий увидел огромный буровато-серый камень. Вдруг этот камень зашевелился, и ясно стали видны хобот, бивни, розовые раковины ушей. То был большой слон, который схватил хоботом толстую ветвь и начал ее обламывать, а затем, собрав с нее листья в пучок, отправлял их в рот. Другой такой же «камень» оказался слонихой. Она залезла по брюхо в реку и поливала себя водой. Затем выбралась на берег и начала хоботом вырывать пучки сочной прибрежной травы. Перед тем как отправить такой пучок в рот, слониха тщательно полоскала траву в воде, чтобы смыть с корней землю…

Над рекою, над берегом сновало множество птиц, и везде, чуть ли не на каждом дереве, сидели аисты: белогрудые, чернокрылые, красноклювые. Совсем родные, совсем российские аисты! Может быть, они и впрямь прилетели в эту знойную даль из холодной России, где теперь зима и только метели поют свои песни?..

«Вернетесь — расскажете! — мысленно крикнул Василий. — Сядете на крышу нашего дома, защелкаете клювом, и матушка выйдет — может быть, услышит…»

Его саван окончательно промок, и воздушные подушки оседали одна за другой. Течение бестолково кружило его, то увлекая в глубину, то вознося на поверхность… но эти мгновения случались все реже. Не было ни воздуха, ни неба над ним. Не было ни смерти, ни жизни. Только вода — только бездна воды окружала его!

Последняя причуда волны приподняла его голову, как бы даруя возможность проститься с земным миром, прежде чем навеки улечься на дно реки.

Солнце рассыпало последние золотые искры, тянул легкий ветерок. Стаи птиц проносились в воздухе, опускаясь к воде: серые цапли, белые ибисы, забавные аистыразини, колпицы, кулички… Тщеславные павлины игра ли на берегу своими роскошными хвостами, будто красавицы — веерами: распуская и снова открывая их, они, чудилось, любовались своим отражением в спокойной темно-синей воде.

Внезапно один павлин, увидев бесформенный предмет, медленно влекомый течением совсем близко от берега, вскинул свою изящную голову, увенчанную разноцветным хохолком, будто короною, по-змеиному вытянул длинную темно-мерцающую шею и, расправив восхитительное опахало своего хвоста, издал пронзительный, тревожный крик, предупреждающий об опасности стаю.

Павлин крикнул… но прошло еще не меньше минуты, прежде чем Василий осознал, что он уже плывет, режет воду руками, движется, дышит… живет!

7. Созерцание времени

Для начала он украл коня.

Сделать это оказалось не очень трудно. Подобным Образом Василий как-то раз близ Тарутина остановил французский дозор. Правда, тогда он был не один: его гусары затаились в засаде, и отборные офицеры Мюрата полегли на той размытой проселочными дождями дороге. Теперь приходилось рассчитывать только на себя и на то, что воин, неистовым карьером летевший по дороге в Беназир, окажется таким же любопытным, как некогда — командир наполеоновского дозора.

И правда: завидев человека в белых погребальных одеждах, лежащего посреди узкой тропы со скрещенными на груди руками, всадник осадил коня и какое-то время с детским интересом озирал неожиданное препятствие. Василий от всей души надеялся, что незнакомец не примет его за какого-нибудь спятившего от безделья факира, вздумавшего войти в транс прямо на дороге, но решит, что перед ним лежит мертвец. Весь расчет был на то, что индус, со свойственным этому народу отвращением и почтением к смерти, не решится перемахнуть через труп во весь опор, а спешится, чтобы посмотреть, лежит ли на дороге «дважды рожденный» или какой-нибудь шудра. В первом случае труп следует хотя бы оттащить на обочину, если уж нет возможности обеспечить ему достойное погребение. Во втором… ну, тогда воин не станет пачкать рук и вернется к коню.

Если успеет, конечно.

Кажется, Василий изображал мертвеца очень достоверно (все-таки у него была изрядная практика!), потому что до него донеслись приличествующие случаю пропетые вполголоса мантры, ну а потом воин спрыгнул-таки с коня… чтобы через два или три мгновения возлечь на пыльной тропе в той же самой позе, в которой только что лежал Василий.

Это был, по всей видимости, гонец, потому что при нем не нашлось ничего, кроме сумки с какими-то запечатанными бумагами. Стиснув зубы и скривившись, как будто вынужден был взять в руки дохлую мышь, Василий стряхнул с пальцев бесчувственного индуса пару перстней побогаче, от души попросив у служивого прощения. На том был нанизан целый капитал, чай, не обеднеет, а Василий знал, что ему во что бы то ни стало нужно как следует поесть. По сути дела, суток этак трое у него во рту маковой росины не было, к тому же чертов транс обессилил его до того, что было мгновение, когда Василий даже усомнился, сможет ли он справиться с гонцом. Но этот удар был последним, на что он оказался способен, и потом Василий с трудом вспоминал, как взгромоздился в седло, как затолкал ноги в стремена и как собирал поводья. По счастью, шенкеля у него всегда оставались стальными, а потому норовистый конек и не помышлял уросить, а покорно понес незнакомого всадника по пути в Ванарессу, где первым и вожделенным пунктом оказался базарчик для мусульман — именно для мусульман, потому что там можно было поесть мяса. И после того, как Василий и добрая половина молоденького барашка, зажаренного на вертеле (тут-то перстенек и пригодился!), слились воедино, он ощутил, что снова готов идти по тому пути, который ему предстоял.