Любовник богини

Варя залилась слезами. Отец никогда в жизни так не говорил с нею! Не просто орал и грозил, а как бы жалел при этом. Это ее сразило. Да, она знала, что достойна его гнева, и наказания, и жалости достойна. Ей оставалось только смириться, стерпеть все, что уготовит ей отцовская воля… тем более что сейчас Варенька сама желала быть наказанной. Да покрепче! Она опасалась только, что у отца не хватит для нее жесточи.

— Воешь теперь? — грозно спросил Бушуев, открывая второй глаз. — Сама виновата! Известно ведь: плохо не клади — вора в грех не вводи, аленький цветок бросается в глазок, была бы постелюшка, а милый найдется.

Вот и нашелся!

Обхватил голову руками, закачался из стороны в сторону:

— Ох, взяло Фоку и спереди и сбоку!

Василий только зубами скрежетнул.

— Полно, батюшка! — робко шепнула Варя. — Не стоит убиваться из-за меня!

— Рад бы не плакать, да слезы сами льются! — глухо отозвался Бушуев. — Горе молчать не будет… — И взревел, уставя очи на Василия так грозно, что того аж шатнуло:

— А ты! Если глаз твой искушает тебя, вырви его — слыхал про такое? Чего ж не вырвал?

— Не успел! — глумливо отозвался тот, донельзя разозленный этим позорищем, этим бесчинством, а того пуще — тихими всхлипываниями за спиной. Стоило только подумать, что она плачет от раскаяния, — и готов поубивать всех вокруг, а себя первого.

— Не успел? — с такой же глумливостью переспросил Бушуев. — Али занят был? Не скажешь чем?

— А вон… болванов каменных зрел! — развел руками Василий, не соображая от злости, что говорит, но у Бушуева, проследившего за его движением, выкатились глаза на лоб, ибо он впервые заметил, какие изображения их окружают.

Боги застыли в своем вековечном блаженстве, никого не видя, ни о чем не желая знать. Только украшенный серебряной мишурой слоноголовый бог Ганеша лукаво и вместе с тем серьезно рассматривал людей, да Вишну — в золоченой короне, золоченых украшениях, сам весь позолоченный, с насурьмленными бровями и лукавым женским ртом, равнодушно наблюдал за их суетой, да вечно танцевал Шива с длинными потупленными глазами и четырьмя руками, которые враз воскрешают и убивают.

— Мать честна! — жарко выдохнул Бушуев. — Соромище бесовское! Адам прельстился женою, а жена змеею, — воистину! Ничего не скажешь, тут и праведник искусился бы — что с вас, молодых, возьмешь?

— Петр Лукич… — пробормотал Василий, ошарашенный сочувственными нотками его голоса, однако тот снова угрожающе заломил бровь:

— Молчи! Знать, в чужую жену черт ложку меду кладет?

— Отчего же это — в чужую? — тревожно молвил Василий. — Разве дочь ваша просватана? За другого сговорена?

Всхлипывания замерли. Василию показалось, что молчание за спиной стало вовсе гробовым. И какие вдруг сделались глаза у Нараяна… словно он понимает каждое слово чужой речи. Ну а если даже и понимает — ему-то какое дело?! Добро бы еще Реджинальд переживал — но этот молчит с каменным выражением лица.

Тут все ясно без слов!

— А коли не сговорена — что с того? — с живейшим любопытством вопросил Бушуев.

— Коли так… я готов. Я женюсь! — глухо вымолвил Василий, и кожа у него на спине ознобом пошла при мысли, что Варенька сейчас вдруг воскликнет: «Нет!»

Но она молчала, не шелохнулась, не вздохнула… А Бушуев величественно кивнул:

— Еще б ты не женился! Взял топор — возьми и топорище. А скажи-ка, хлопчик, — повернулся он к Нараяну, — нет ли здесь какого ни есть попа, чтоб окрутить грехолюбцев немедля?

— Батюшка! — опять подала голос Варенька, но Бушуев только очами сверкнул:

— Цыть! Не бархатом ты меня по сердцу погладила! — Он покачал головой, вздыхая, по пословице, так, что леса долу клонит. — Да ничего не попишешь, не нами сказано: дочь — чужое сокровище. Будешь воле моей сейчас перечить — убью на месте, как бог свят — убью!

Вот станешь мужнею женою — делай что хошь, все, что супруг твой тебе позволит. А пока пикнуть не моги!..

А ты чего молчишь? — окрысился он на Нараяна, который так и стоял с каменным лицом, сложив на груди руки.

— Speek English, please, — подал голос сообразительный Реджинальд. — Speek English, mister Piter! ^[23].

Бушуев повторил вопрос на смеси английского и хинди, и Нараян медленно покачал головой:

— Нет, сагиб Угра!

За спиной Василия раздался придушенный смешок, и у него отлегло от сердца. Если Варенька может смеяться, значит… Он и сам не знал, что это значит, однако и впрямь на душе полегчало. А эка лихо Нараян приложил Бушуева! Угра — свирепый. Право, новое имя пристало, как нельзя лучше пристало к прежней фамилии!

---

23 Говорите по-английски, пожалуйста. Говорите по-английски, мистер Питер! (англ.)