Любовник богини

И тут все увидели — впервые увидели! — что чеканно-невозмутимые черты Нараяна тоже могут выражать растерянность. Во всяком случае, он смотрел на Реджинальда так, будто тот сморозил нечто несусветное.

— Я… в пропасть? — пробормотал наконец индус. — Но ведь… это невозможно!

Вслед за этим суровая маска вновь накрыла лицо Нараяна, и, резко повернувшись, он зашагал вперед. Поняв это как сигнал к действиям, путники поспешили за ним, но каждый из них был столь озабочен своими мыслями, что даже не замечал удобств широкой, торной тропы, по которой они теперь шли.

Реджинальд воображал новых легионеров Ост-Индской компании, светловолосых и светлоглазых, беззаветно преданных сэру Фрэнсису и готовых по одному его слову ринуться в огонь и в воду.

Бушуев ломал голову над тем, почему так растерялся Нараян, когда зашла речь о падении в пропасть. Почему он сказал — невозможно? Такое событие было настолько ниже его достоинства? Казалось чем-то совершенно несусветным? Или… или он был просто не способен упасть в пропасть и безумная тропа для него не представляла ничего особенного — как и для бхилли? Недаром спаситель Реджинальда сперва разозлился, а потом смиренно назвал Нараяна бхамией, то есть вождем. Ох, все эти туземцы одним миром мазаны: тхаги, парсы, бхилли… русскому человеку плюнуть негде — непременно попадешь в разбойника!

А Василий и Варенька думали об одном. Слово «Чандра», будто тревожный колокольный звон, отдавалось в их воспоминаниях, и обоим казалось, что не жаркое солнце, а серебряная луна вновь глядит на них с небес.

— ..А может быть, ты решила подшутить надо мною, Тамилла? Может быть… Ну, говори! Что же ты молчишь?

— О господин, я умоляю тебя, небесами заклинаю: поверь! Я не осмелилась, никогда бы не осмелилась перечить тебе!

— Ты и не перечила. Ты всего лишь не выполнила мой приказ. А помнишь, что я говорил тебе, говорил не однажды: здесь нет воли твоей и моей, здесь есть одна только воля богини! Оскорбив меня, ты оскорбила ее.

И ты понимаешь, что это значит, Тамилла.

— О господин!

— Не кричи так. Богиня слышит даже шелест мыслей, ей не нужны бесполезные вопли.

— О господин, нет, не надо. Смилуйся! Может быть, богиня еще простит меня? Если ты простишь…

— Слишком много ошибок, Тамилла. Слишком много!

Ты не одолела этого русского — позор! Позор не только тебе, но и мне! Я совращался твоей красотой, а он отринул тебя, словно какую-то падаль. Значит, я совращался падалью?

— О, будь он проклят! Будь проклят! Пусть черные демоны вечно терзают его желаниями, которых невозможно исполнить! Пусть плоть его горит в корчах бессильной, неосуществимой похоти! Богиня, молю тебя…

— Ну нет, Тамилла, к мольбам таких плохих слуг, как ты, богиня никогда не склоняется. Насколько мне стало известно, этот русский скоро будет обладать Чандрой уже не как любовник, а как супруг и повелитель. Так что его желания вполне осуществимы. А вот твои… Твои едва ли исполнятся — если ты, конечно, сама не приложишь руку и не поможешь богине.

— Господин! Целую твои ноги! Ты снова поверил мне? Я сделаю все, все, ты увидишь…

— Пусть это увидит богиня. Ты должна заслужить ее благосклонность, и только потом — мою.

— Ты позволяешь мне удалиться?

— Ну что ж, иди. Нет, постой. Я не хочу, чтобы ты делала это сама.

— Конечно, я возьму с собою самых надежных слуг Кали.

— И еще одного ненадежного. Ты понимаешь, о ком я говорю?

— Господин мой, ты велик, ты мудр, я не выйду из воли твоей, но неужели ты решишься вновь обратиться к помощи этого отступника?! Ведь именно он…

— Тамилла, я хочу, чтобы ты заставила его помогать тебе. Он должен послужить Баване-Кали — и осквернить себя перед той, другой, которой он поклоняется.

А теперь ступай. И если неудача постигнет тебя, не возвращайся. Лучше убей себя сама.

— Я вернусь!

5. Венчание

День установился страшно знойным; солнце накалило скалы до того, что они жгли ноги даже сквозь подошвы сандалий, а в тени в лицо ударяла густая раскаленная влажность. Два или три раза путникам встречались ручьи, в которых они с наслаждением омывались и утоляли жажду. Последний раз залезли в воду прямо в одежде, но облегчение получили ненадолго: очень скоро обезумевшее солнце вновь высушило легкую ткань.

И когда впереди, на холме между деревьями, показались неясные очертания какого-то белого мраморного строения, единодушный вздох облегчения вырвался у путников, и каждый поглядел вверх почти с восторгом и благоговением.