В ней было нечто порочное, нечто до такой степени притягательное и отвратительное враз, что Лех готов бы сейчас душу прозакладывать за какой ни на есть самый завалященький фиговый листочек, ибо вся мужская суть его невольно рванулась навстречу мрачно-призывному взору сей бесстыдной «амазонки».
Пытаясь собрать последние остатки самообладания, он невольно отвел взор… И вдруг краем глаза увидел цепочку людей в кунтушах [56], которые крадучись, но торопливо бежали от берега, где на волнах покачивалась длинная лодка, к хате Явдошки.
Он даже не успел ничего толком рассудить, как зловещая придумка стала ясна, будто солнечный луч высветил грязную бездну предательства, – от выражения тайной радости в глазах Славка при прощании и до зловещей похоти Гальки. И, прежде чем проклятущая «амазонка» опомнилась, Лех вцепился в ее босую пятку и рванул с такою силою, что Галька перелетела через спину лошади и с визгом грянулась в воду.
Через мгновение Лех был уже верхом.
Увидав, что приключилось с сестрою, Ярынка замешкалась было, но, очнувшись быстрее, нежели Лех заворотил испуганную лошадь и достиг берега, проворно свесилась вниз, подхватила одежду казака и пустила коня вдоль берега, прочь от дома.
Догнать ее было не шутка, но тогда нипочем не успеть воротиться к Василю прежде незваных гостей! И, не тратя времени на погоню, Лех пустил коня наметом к хате Явдохи, благодаря бога, что не взял пистоль, когда пошел купаться, ибо сейчас ничто не помешало бы Ярынке или Гальке метким выстрелом снять его c седла. А в том, что эти девки промаху не дадут, он не сомневался.
И Лех не опоздал! Вооруженные люди еще карабкались на обрыв, где стояла хата, а Лех на всем скаку уже ворвался в палисад, соскочил с коня, безжалостно отпихнул помертвевшую при его внезапном появлении вдову и влетел в хату, ненароком опрокинув бадейку, стоящую у самой двери.
Василь, безмятежно храпевший на перине, брошенной прямо на пол, ошалело вскочил и не веря глазам своим уставился на голого Леха, который первым делом заложил двери увесистым крючком, очень кстати случившимся в хате; потом метнулся к поместительной крыне, откинул тяжелую кованую крышку и окунулся в ворох тряпья.
Чутье не обмануло его! Вышвырнув какие-то плахты, сорочки, скатки полотна, платки и рушники, Лех выловил с самого дна широченные шаровары; видать, последнюю памятку о покойном муже коварной вдовы и отце беспутных девок.
Затянув очкур [57], он тотчас почувствовал себя увереннее и, срывая с перины Василя (столь же скудно одетого, как он сам только что) и одновременно швыряя ему справу и проверяя заряд пистоля, выдохнул:
– Измена!
– Звидкиля ж? – вытаращился было спросонья Василь, но, заслышав шипящую польскую речь за стеною (таиться нападавшим уже не было толку), прерываемую визгливым голосом Явдошки и собачьим брехом, вмиг разшушукал, что случилось, вызверился:
– Эх, матери твоей ковинька!! Аль ты меня покинул, бог-сердцеведец?! И гадки такой не гадал…
– Не время балачки разводить! – огрызнулся Лех.
Но Василь, на диво скоро протрезвев, уже стоял рядом, вполне одетый и весь собранный, как тугая пружина.
– Сколько их, не приметил?
– Да с десяток! – отозвался Лех, толкая сотника к стене, чтоб не задело шальною пулею, если оружный отряд начнет стрелять по окнам.
Конечно, это могло дать лишь небольшую передышку. Ничто ведь не мешало нападавшим и хату своей пособницы подпалить, лишь бы выкурить ненавистного и столь долго неуловимого Главача.
– Чую, тут-то нам жаба титьки даст, – услыхал Волгарь чей-то мрачный голос и не сразу сообразил, что голос-то его.
– А погодь! – неожиданно весело откликнулся Василь. – Были бы живы, а голы будем!
Своевременность сей приговорки была такова, что Лех невольно прыснул, но тут же и примолк озадаченно, видя, как Василь метнулся к дымарю и сорвал тканые половики, устилавшие глинобитный пол. У самой печи открылся узкий дощатый настил. Главач сунул в еле различимую щель край клинка. Сабля выгнулась дугою, натужно звеня, и плотно пригнанная к полу плаха нехотя, со скрипом отошла, открыв провал, с виду столь темный и бездонный, что на первый взгляд чудилось, будто ведет он прямиком в сердцевину земли.
– Сигай туда и навтикача! Только подожми ноги: лететь долго! – Василь сильным тычком подтолкнул Леха к провалу, а сам сгреб в кучу половики, высыпал туда весь порох из своей пороховницы и схватил с божницы лампадку. – Прости, пане боже, не мой се грех!