Алмазы Якутии

Карагодин поймал сочувствующе-злорадный взгляд Эдика и обрушил на него каскад истерической ругани.

А между тем пассажиры «Нивы» праздновали победу.

– Это кто такие? – едва смолк веселый смех, спросил у Егора Яковенко-старший.

– Да шьют мне одно дело, которого я не делал, – уклончиво ответил Егор.

Вилен Михайлович понимающе кивнул.

– Думаю, мне не раз еще придется с ними встретиться, – усмехнулся Егор.

– Это как сказать, – возразил Яковенко-старший, – тайга большая.

– Тайга-то большая, да дорог не много, – качнул головой Егор.

Из-под колес машины летела белая стружка. По ту и другую сторону от трассы шла густая тайга. На ум Егору пришли дурацкие строчки, над которыми бился Митрич. «Сосны и ели… ту-ту в колыбели…» Как он, таежный стихотворец? Егор вспомнил его румяное детское лицо. Вслед за Митричем в его воображении всплыла растерянная Куырсэн. Чего он там ей наплел?

Егор поморщился как от боли. По его милости девушка осталась теперь без избы. Конечно, сельчане найдут ей какое-нибудь жилье. Конечно, Егор не поджигал ее дом. Но косвенно виноватый в происшедшем, он брал на себя всю вину. А что, если на самом деле вернуться в улус и зажить простой природной жизнью. Вот и Толстой писал об одном периоде своей жизни, мол, живу в степи, пью кумыс, живу животной жизнью. А он, Егор, хочет ли он такой жизни?

Что он будет делать в городе? Опять валяться на диване и проедать Иринины деньги? Ему больше была бы по нраву, если уж на то пошло, жизнь в улусе.

«Ну ты, парень, замечтался, – мысленно ущипнул себя Егор, – ты вначале из этой передряги выберись. Жить в городе – это еще нужно заслужить. На тебя пытаются повесить убийство, которого ты не совершал, а потом еще этот длинный мерзкий выродок, который едва не уложил Куырсэн. С ним-то что делать?»

Сегодняшняя драма в улусе, как это ни парадоксально, казалась Егору далеким по времени событием. Порой ему даже мерещилось, что все происшедшее случилось не с ним, что он только что вернулся из театра, где давалось представление. Одним из героев был его двойник. Он видел лица якутов сквозь дымку вымысла, точно ему вдруг в лицах показали эпизод из их знаменитого эпоса – «Олонхо«.

А что, если вернуться в улус и стать олонхосутом? Это значит обречь Куырсэн на бедность. Ведь сказители, как она рассказывала, обычно жили в нищете, не занимались своим хозяйством. Им было некогда – нужно было разучивать тысячи строк, а потом репетировать, подбирать интонацию, тембр, импровизировать.

Егор снова усмехнулся.

А как же алмазы? «А что алмазы?» – ответил он себе. Алмазы само собой. Он отдаст большую часть Ирине, кое-что оставит себе. За труды, так сказать. На эти деньги можно не только избу – несколько поселков построить! Куырсэн не придется бедствовать. Так что же, он вернется в улус? – с тревогой спросил себя Егор.

А Ирина? Любит он ее или нет? Любил ли?

Первый раз Егор ответил себе на этот вопрос отрицательно. Со всей прямотой и решительностью. Испытания, тайга и встреченные им люди придали ему мужества больше не лгать самому себе.

Родионов стряхнул с себя бредовые мечтания об алмазах, улусе, «Олонхо«и попытался взглянуть на свою историю трезвым взглядом. Он пока жив, относительно здоров, у него есть оружие, патроны, он едет в теплом автомобиле, а не скитается по лесу пешком.

Неплохо. Но расслабляться не следует. Шепелев так просто не отстанет. Он вообще, по всей видимости, не отстанет. Егор запретил себе углубляться в анализ возможных перспектив подобного соперничества. В этом ему помог водитель «Нивы».

– Тебе до самого Мирного? – Вилен Михайлович бегло посмотрел на Егора.

– Нет, не до самого, – зевнул Егор, – для начала мне…

Он осекся. И виновато улыбнулся. Ему было стыдно за тот контроль, которому он подвергал теперь свои высказывания, но последние события навязывали необходимость быть предельно сдержанным и осторожным.

– Да я так просто спрашиваю, – вкрадчиво заулыбался Вилен Михайлович.

Егор никак не прореагировал на эту улыбку. Он не стал говорить, что поселок, куда он держит путь, находится неподалеку от того места, где Вилюй, обойдя Мирный с севера, устремляется на юг и, делая крюк, поднимается к Нюрбе, лежащей чуть выше Мирного. Поселок носил символическое название: «Надежда». Именно туда переехала молочная сестра Кюкюра, у которой тот оставил план. Егор с трудом представлял себе встречу с этой женщиной. Его не заботило, конечно, как она выглядела. Егора волновало ее отношение к нему, а более всего – сохранила ли она клочок оленьей шкуры, на который нанесены приметы местности, где Таныгин зарыл клад.