Жили-были. Русские инородные сказки – 7

Я начал одеваться, но мысли мои были заняты странными исчезновениями. Я снова сел на кровать и огляделся, но остальное вроде бы было на месте. С улицы доносились привычные утренние гудки автомобилей, звенел трамвай, только было очень душно: вчера вечером я забыл открыть окно, и, наверное, именно из-за духоты мне и приснился тот липкий сон, который опять начал всплывать у меня где-то из самых глубоких ночных воспоминаний.

Ночь уходила, и я пошел на кухню, чтобы вскипятить чайник и уже окончательно решить, что делать. И вот тут как раз и заметил, что кухни тоже не было. Она исчезла, как и ванная комната, с дверью, и теперь на месте двери, застекленной, с криво привинченной ручкой, которую мне все лень было перевесить, вместо этой двери теперь тоже была стена.

Я стоял перед этой стеной и совершенно не понимал, что мне делать. Что мне было делать?

Я решил уйти, чтобы потом, вечером, вернуться. Вдруг, когда я вернусь, все будет так, как вчера вечером? В моей маленькой квартирке, которая теперь стала еще меньше, чем была вчера, все еще было очень душно. И уже перед самым уходом я раздернул занавески, из-за которых доносились привычные утренние автомобильные гудки и звенел трамвай. Но вместо окна тоже была стена – гладкая и совершенно ровная. Только обои за занавеской были чуть светлее, чем вокруг. Занавеска, как я понял, защищала их от повседневной пыли, и они еще не успели износиться. Я стоял перед этой светлой стеной на том самом месте, где еще недавно, я точно помнил, было окно, и, кажется, у меня чуть быстрее забилось сердце. В животе стало тяжело, а в комнате как-то неуютно. Только откуда-то пробивался легкий, едва заметный сквозняк.

Тогда я вышел из квартиры и закрыл за собой дверь. Немного постоял на лестничной площадке у закрытой двери своей квартиры, а потом медленно стал спускаться вниз, на первый этаж, – туда, откуда доносились гудки и звенел трамвай. Липкий ночной сон я уже совсем не помнил. Помнил только, что мне приснилась прозрачная стена, за которой ничего не было видно. А потом вышел на улицу и растерялся.

Пыль

Он когда домой приходил, он не сразу начинал вытирать пыль. Не было у него никакого такого психического состояния специального, при котором все время хочется вертеться и тереть тряпочкой какой-нибудь стол или, например, подоконник. Или плиту мыть все время, именно тогда, когда на кухне за столом кто-то сидит, кто-то посторонний, и даже, вероятно, говорит что-то важное или, положим, интересное, а даже если и неинтересное, так правила хорошего тона еще никто не отменял, и гостеприимство опять же. И вот сидит на кухне человек, уверенный в положенном по случаю гостеприимстве, а он (здесь он не гость, а хозяин квартиры и, соответственно, кухни), так вот, он хватает вдруг тряпочку, лежащую на батарее справа от балконной двери и словно бы ожидающую того момента, когда ее схватят, и начинает судорожно, почти истерично тереть какое-то маленькое, едва заметное, совсем даже незаметное пятнышко, царапая эмаль и вообще со временем забывая о том, что на кухне кто-то сидит и что-то там говорит, вполне возможно, интересное. Не было, короче говоря, у него такого состояния, просто, когда он приходил и видел пыль, он проводил по ней пальцем, оставляя на поверхности ровный или, скажем, не очень ровный след. Или если было время или, наоборот, если задумывался о чем-то, он тогда вырисовывал на пыльной поверхности узор или просто волнистую линию, которая, по большому счету, никаким узором не была, а была просто продолжением мысли, неожиданно пришедшей в голову или, так бывает, пришедшей в голову как по приказу, когда надо и совершенно естественным образом.

Он заходил в квартиру и тщательно закрывал за собой дверь, даже проверял несколько раз, дергая за ручку и налегая на дверь плечом, но она всегда оказывалась закрытой, и только вставленный в замочную скважину ключ начинал медленно раскачиваться из стороны в сторону и позвякивать еле слышно, пока снова не успокаивался. И он, проверив дверь, тоже успокаивался, понимая, что находится хоть и в относительной, но все-таки безопасности, окруженный четырьмя стенами с одним окном, в которое иногда, когда на улице было особенно дождливо или темно, стучались голуби. Он оглядывал эту свою безопасность, и снова замечал пыль, которая ровным тонким слоем покрывала все горизонтальные и не очень горизонтальные поверхности, и останавливался там, где стоял, ну или почти там, сделав один или два маленьких шага, и рисовал пальцем полоску на пыльной поверхности, и тогда вдруг начинал думать о чем-то своем, а прямая линия на пыльной поверхности превращалась в кривую линию или, например, в узор. Или, задумавшись, он проводил рукой по своим волосам, по затылку, иногда касаясь открытой ладонью уха или виска или пальцами за ухом, и тоже ощущал тонкий слой мягкой невесомой пыли.