Рецепт Екатерины Медичи

— Вам повезло, фрейлейн, — отвечает почтенный портье с сочувственной улыбкой. — Фрау Герсдорф только что вернулась. Ее не было целый день, а буквально несколько минут назад она появилась. Пройдите на третий этаж, номер три ноль пять. Желаю удачи, фрейлейн.

Марика смотрит на него подозрительно.

Почему он желает ей удачи? Почему смотрит сочувственно?

Она не знает, что на ее лице смешались слезы и пыль. Она не знает, что плакала всю дорогу, пока бежала до отеля.

Марика поднимается на третий этаж и некоторое время стоит перед триста пятым номером, набираясь храбрости. Кто-то проходит мимо, какой-то постоялец, косится подозрительно: почему она топчется, не заходит? Не задумала ли что-нибудь украсть? Этот косой взгляд нервирует Марику, она наконец набирается храбрости и стучит в дверь.

Слышны шаги, ручка поворачивается… На пороге Сильвия Герсдорф, яркая, очень красивая, всегда ухоженная, самоуверенная блондинка. Но сейчас лицо ее бледно и невзрачно, глаза окружены чернотой, рот не накрашен и поблек, уголки его печально опустились. Мгновение она смотрит на Марику своими огромными орехово-карими глазами, а потом вдруг прижимает кулаки к лицу и начинает рыдать так громко, что открываются двери соседних номеров, и в коридор выбегают какие-то люди, принимаются что-то говорить, о чем-то спрашивать, кто-то тоже начинает плакать. Среди этого шума одна только Марика стоит, опустив глаза, привалившись к стене, ни о чем не спрашивая, ничего не говоря, не рыдая и не моля.

Ей и так все понятно. Глаза Сильвии все сказали без слов. Она стоит и терпеливо ждет, пока утихнет суматоха и разойдется взбудораженный народ.

Она ждет, пока Сильвия останется одна, чтобы узнать наконец-то подробности.

Подробности…

— Эрик сказал, — говорит, наконец успокоившись и пригласив Марику в номер, Сильвия, — что такого он никогда не видел. Их звено сопровождало «Юнкерсы», которые шли через Канал^[41] на Англию. Была рваная облачность, и как только они оказались над территорией Англии, «Спитфайеры» и «Харрикейны» вывалились из-за облаков, как будто нарочно прятались там. Снизу немедленно стали бить зенитки. Эрик говорил, что там никогда не было батареи. Такое впечатление, что ее развернули за последние двое суток. «Юнкерсы» пытались прорваться сквозь огонь, но один бомбардировщик был почти сразу сбит, за ним свалился самолет Генриха Штирнера. Экипаж успел выброситься на парашютах. Наверное, их всех взяли в плен, но они остались живы — по ним не стреляли ни из английских истребителей, ни с земли. Зенитки били только по бомбардировщикам, а «Спитфайеры» и «Харрикейны» гонялись за истребителями. Бальдр сбил два самолета, но, разумеется, не стрелял в экипаж. Покачал над летчиками, когда те выбросились с парашютами, крыльями и начал набирать высоту. Звено последовало за ним, но тут «Спитфайеры» набросились на них, как кусачие псы, отгоняя от Бальдра. Такое впечатление, говорил Эрик, что им уже неважно было количество собственных сбитых самолетов, неважно, прорвутся ли бомбардировщики на их территорию или нет. Даже то, что один «Юнкерс» все же отбомбился, их как бы не трогало. Главное было — отсечь звено от Бальдра. Эскадрилья рассыпалась, каждый был занят только собой. Стоило Бальдру сделать неосторожный разворот, открыться, как его поливали огнем со всех сторон. Именно во время этой круговерти были сбиты три «Спитфайера», но на смену им пришли «Харрикейны». У них «потолок» выше метров на пятьсот, они гнали самолет Бальдра все выше и выше, так и поливая его огнем. Иногда до Эрика доносился голос Бальдра: он то смеялся, то пел, как всегда в бою, а потом вдруг сказал громко, отчетливо, как бы удивленно: «Томми» охотятся на меня. Они травят меня, как бешеного пса!» Но Эрик говорит, это и без его слов уже всем стало понятно. Именно Бальдру англичане просто не давали вздохнуть. И его подбили…

Эрик увидел, что из кабины рвется дым, и закричал, стал звать Бальдра. Наконец услышал, как тот дает команду своему экипажу прыгать. И тут… лишь только развернулись купола парашютов, как «Спитфайеры» налетели, будто вороны. Они изрешетили купола, и к земле камнем понеслись в упор расстрелянные трупы на жалких лоскутьях вместо парашютов! А тем временем «Харрикейны» кружили вокруг горящего самолета Бальдра. Может быть, он хотел спрыгнуть, но увидел, что сделали с его командой, и передумал. А ведь другие экипажи никто не трогал! Потом до Эрика донеслась английская речь: «Фон Сакс не должен уйти, будь он проклят!» А затем, словно в ответ, голос Бальдра: «Эрик, мне не уйти! Скажи Марике: я понял, что? это! Это отель, это отель…» Тут как раз кабину Эрика прошила пулеметная очередь, и он больше ничего не слышал. Рация вышла из строя, Эрик был ранен, но у него еще оставались силы уйти назад, перетянуть через Канал. Он бы приказал своим прыгать, но после того, что сделали с экипажем Бальдра… А впрочем, Эрик говорит, он был уверен, что других «томми» не станут расстреливать. И все-таки ему пришлось уводить самолет. Его выпустили беспрепятственно, какой-то «Спитфайер» еще и крыльями на прощанье помахал. Дальше Эрик не видел. Как там было, рассказали другие летчики. Когда Бальдр пытался вывернуться, он все время попадал под шквал огня. Он крутился, как сумасшедший, делал бочки, уходил вверх на виражах, все выше и выше… Иногда ему удавалось скрыться в облаках, но надолго его не выпускали из-под огня. Его подбили на самом «потолке». Самолет стал вертикально — и взорвался, как огромная звезда… И сразу настала такая тишина в эфире… А потом какой-то англичанин громко сказал: «Asta la vista, my friend, mein Freund!» «Томми» провожали обломки самолета до земли, сделали над ним несколько кругов, а потом… — тот парень, который рассказывал об окончании боя Эрику, клянется, что сам видел! — из какого-то «Спитфайера» выбросили венок… зеленый, увитый черными лентами венок, который кладут на могилы. Ты понимаешь, Марика? Они готовились убить Бальдра фон Сакса и даже приготовили для него надгробный венок! Наверное, завтра об этом будет в газетах…

---

41 Пролив Ла-Манш.