Венецианская блудница

Однако Чезаре не набросился на нее, а только смерил недобрым взором, а потом резко повернулся – и вышел, и Александра услышала, как он крепко запер за собою дверь, как громко щелкнул ключ в замке.

Кинулась к окнам – увы, забраны витыми решетками сплошь, едва ли малой птичке проскользнуть.

Александра готова была зарыдать от злости и бессилия. Эти люди поразительно, бесчеловечно тупы! Она – она сама, Александра Казаринова! – для них не существует. Она – только ожившее отражение Лючии Фессалоне, ее подобие, но обращаются с ней как с оригиналом, принуждая жестоко платить за все ошибки сестры. Да что же ей делать, как доказать, что она – не Лючия, если ей слова не дают сказать?! Да разве они не видят, что она совсем другая, ведет себя совсем иначе!..

«Интересно, в чем?» – спросил внутри ее чей-то ехидный голосок, и Александра всплеснула руками от сознания собственного бессилия. Одно было доказательство – бесспорное, веское! – ее невинность, однако… однако…

Она, может быть, умерла бы в этот миг от стыда, но не успела: снова заскрежетал замок и снова вошел Чезаре, держа в руках ворох какой-то одежды.

– Это вам, – сказал он, с видимой брезгливостью швыряя все прямо на пол. – Одевайтесь.

Александра с удовольствием надела бы что-нибудь более скромное, чем свои обрывки кружев, но не при Чезаре ведь!

– Выйдите, – угрюмо попросила она – и отпрянула от его яростного шепота:

– Одевайтесь, если хотите жить! Ну! А меня не бойтесь! Мне вы не нужны!

Александра вспомнила жуткую сцену, которую ей привелось наблюдать в австрийском постоялом дворе, – и, забыв о стыдливости, помня только свой страх, принялась натягивать белье, рубашку, юбку, чулки и туфли, черный zendaletto на голову – и все это под немигающим взглядом Чезаре.

Да, он смотрел на нее, не отводя глаз, но едва ли видел: взор его был устремлен в какие-то недоступные Александре дали. Однако, верно, Чезаре разглядел там нечто печальное, тягостное, потому что мрачны были его глаза и голос безжизнен, когда он наконец взглянул ей в лицо и произнес:

– Я обязан вам жизнью. Мой господин тоже обязан вам жизнью. Поэтому я не убью вас за вашу ложь и предательство и ему не дам взять грех на душу. Не знаю и не желаю знать, известно ли вам что-нибудь о бумагах семьи Байярдо. Пусть это останется между вами и вашей совестью. Если жив Бартоломео Фессалоне, мы будем искать его и старого Маттео. Они-то все знают наверняка, с ними все ясно, все честно: они враги. Враги, которых все-таки отыщет смерть! А вы… – Он помолчал, вглядываясь в лицо Александры: бледное, как воск, оно казалось еще бледнее под черным кружевом. – А вы сейчас уйдете отсюда, чтобы спасти свою жизнь. Вот деньги. – Он сунул в руку Александре кошель. – Здесь много денег, здесь золото! Вы можете вернуться в Россию и снова выдавать себя за княжну Казаринофф. Вы можете отыскать Бартоломео Фессалоне и предупредить, что на него снова началась охота. Мне все равно, что вы станете делать. Вы умерли для меня!

С этими словами он схватил Александру за руку и повлек за собой. Она была так ошеломлена, что ничего не могла сказать, даже осмыслить ничего не могла: просто бессильно влачилась вслед за Чезаре по темным коридорам и залам, пока он не выволок ее на мраморную террасу. И здесь оттолкнул так резко, что Александра не удержалась и упала на камни. Вдруг пронзило воспоминание: когда она первый раз (три, четыре дня назад? Да нет, жизнь прошла с тех пор!) взошла на эти ступени, ей показалось, будто она слышит биение нетерпеливого сердца, – и она сама задрожала тогда в такт его страстным ударам.

Теперь все вдруг закончилось. Теперь Александра дрожала только от холода и страха. Дворец же безмолствовал. И резные, высокие двери были накрепко заперты для нее.

22

Свобода силком

Александра вышла к морю. Темное, почти черное, оно качалось и плескалось о набережную. Вверху, в темноте, уже рассеянной дымкою рассвета, роились мелкие серебряные точки. Звезды гасли одна за другой, но Александра все же начала следить за их узорами и нашла Большую Медведицу за собором, совсем близко к горизонту.

Клонило в сон. Почудилось, если она сейчас уснет, то будет спать под шепот моря десять, двадцать лет… но проснется наконец, как в сказке, вновь юной, прекрасной, все на той же набережной, под той же колонной, у того же вечно тихого, словно бы сонного моря… Но даст ли этот сон покой и отдохновение сердцу, которое болело так, что Александра иногда невольно зажимала его руками и тихонько стонала?