Последняя женская глупость

«Да он что, засыпает?» – подумала она чуть ли не с испугом, как вдруг…

Жуткий, истошный звон раздался над головой. Римма вскинулась – села, озираясь, испуганно поджав колени к подбородку. Никита вскочил с кровати, машинально проведя рукой по ширинке, и уставился куда-то в угол, где в полутьме с трудом можно было разглядеть распределительный щиток.

Римме почудилось, будто рядом с этим щитком приплясывает какая-то маленькая черная фигурка.

Чертовщина. Бесовщина!..

В следующую минуту фигурка вынырнула из темноты, и Римма увидела, что это девушка маленького роста, смуглая, черноволосая и черноглазая, одетая в черные джинсы и черную же коротенькую курточку. Она и в самом деле была похожа на хорошенького чертенка. Хорошенького – и очень свирепого.

– Блядун! – закричала она, погрозив Никите маленьким кулачком. – Сучка! – Это адресовалось Римме, и взмахи кулака – тоже. – Старая сука! Ты что тут делаешь? Ты чего сюда приперлась?! А ну пошла вон!

Голос ее, отнюдь не тихий, все же был едва слышен за этим безумным, истеричным звоном. Вдобавок к звону примешался некий железный скрежет, и эта какофония была невыносима для слуха и нервов.

Никита метнулся было к щитку, но девушка преградила ему путь, подпрыгнула, повисла на шее и оплела ногами. Он вертел головой, уворачиваясь от ее поцелуев, но она была чрезвычайно проворна и порою все же исхитрялась присосаться то к его шее, то к щеке, а то и к губам.

Это был какой-то фарс, жуткая пантомима – жуткая, мерзкая и одновременно смешная. Римма оцепенело таращилась на эти две фигуры, как вдруг мимо них размашистыми скачками промчалась третья – в распахнутой жилетке-душегрейке, с всклокоченными седыми волосами и протянутыми вперед руками. Фигура устремлялась к щитку.

При виде ее черненькая девушка отцепилась от Никиты и накинулась на человека, в котором Римма с большим торможением, но все-таки узнала вахтера.

Вахтер на какой-то миг оказался блокирован тисками ее цепких рук, хотя целовать его девушка не целовала – чего не было, того не было.

Освобожденный Никита вдруг развернулся и кинулся не к щитку, как собирался сначала, а к кровати. Изо всех сил толкнул Римму в плечо – так, что она скатилась на пол. Никита не помог ей встать – схватился за край массивного ложа и с видимым усилием поволок его в глубь сцены.

– Отойди, чего стала! – грубо крикнул он, бросив взгляд на Римму. – Раздавит!

Не слова его, которые она разобрала с трудом, заставили Римму опомниться, а некое движение у нее над головой. Глянула вверх – и ошалело уставилась на тяжелую вертикальную плиту, спускающуюся прямо на нее с потолка. Оставались считанные мгновения до того, как эта плита, длиной с весь просцениум и шириной не менее двадцати сантиметров, соприкоснется с головой Риммы!

Она неуклюже отскочила на авансцену, и буквально тотчас плита уперлась в пол. Жуткий звон в это же мгновение утих – то ли Никита с вахтером добрались наконец до распределительного щитка и вырубили сигнал, то ли он отключился автоматически, когда прекратилось движение плиты.

Римма оказалась в полной темноте: плита надежно отделила сцену от зрительного зала, свет остался по ту сторону. И люди: Никита, вахтер, безумная девица. И кровать, которая была бы раздавлена плитой, если бы Никита не оттащил ее.

В полной растерянности Римма коснулась плиты. Она была холодная, словно бы железная, и вдруг до нее дошло, что на ее глазах только что опустился тот самый железный занавес, который есть в каждом театре и предназначен отделять сцену от зала в случае пожара. Кажется, именно по аналогии с этим занавесом и возникла знаменитая идиома, означающая непреодолимую грань между капиталистическим Западом и Советским Востоком. Железным занавесом – как физическим, так и идиоматическим – Римма была сейчас отделена от Никиты.

Она осторожно пошла по сцене, нащупала ногой ступеньки, ведущие в зал, спустилась и двинулась к тому месту, где, по ее представлениям, находилась дверь. Из-за занавеса доносились неразборчивые крики: Никита, чернявая девица и вахтер продолжали выяснять отношения.

Римму начало знобить – стало страшно, что не найдет выхода и будет вечно блуждать по залу, слушая вульгарные взвизгивания. Бред, конечно. Но сейчас ей ничего не хотелось, только бы оказаться как можно дальше отсюда.

Уперлась в стену, начала ее ощупывать. Часть стены вдруг неохотно подалась под руками. Да это же дверь, вот радость-то!