Последняя женская глупость

Пока он брился и умывался, она уже уснула, а может быть, сделала вид, что спит. Бронников слушал ее затаенное дыхание и вдруг, неизвестно почему, ощутил желание – не просто заняться с ней любовью, это как раз было понятно, а как бы закрепить свои права на нее. Нет, ну правда – сколько можно вести себя, будто они вдруг стали чужими?! Нехорошие дни… да шут с ними, настоящего мужика такой ерундой не запугаешь, а женщинам, говорят, в такие дни еще слаще.

Начал целовать. Губы ее ответили вяло, сонно, потом повлажнели, сделались упругими. Пробежали по его губам россыпью мелких поцелуев, нежного, чуть слышного шепотка: «Радость моя… о моя радость!»

Никогда не слышал у нее такого глубокого, почти надрывного шепота. Разволновался до головокружения. Едва сдерживая нетерпение, начал гладить ее груди, соски, зная, что против этого Римма устоять не сможет. Она и не смогла – тихо застонала, начала нетерпеливо извиваться, все теснее вжимаясь в его бедра. И уже раскрылась было с отчаянной готовностью, но Бронников вдруг захотел другого. Лег на спину, осторожными движениями начал подталкивать ее вниз.

Ого, какими каменными, неуступчивыми сделались вдруг ее плечи! Странно, раньше ей эти ласки нравились даже больше, чем ему. А сейчас она напряглась, начала упираться, пыталась вырваться.

Но уж нет, теперь Григорий просто не мог ее отпустить. Ладно, пусть будет, как хочет она. Растолкал коленями ее ноги, вторгся в нежную глубину, ощутив, как всегда, в первую минуту такое острое блаженство в этой жаркой тесноте, что даже испугался: вот сейчас кончит, прямо сейчас! С трудом успокоил себя, начал двигаться медленно, но вскоре вновь потерял терпение. Удивительно, необыкновенно возбуждало его скрытое сопротивление, которое он ощущал в Римме. Чудилось, она совсем остыла, только и ждет, чтобы он побыстрее оставил ее в покое.

Ну он ведь спал с ней не в первый раз. Знал, что она любит больше всего! С трудом сдерживая себя, встал на колени меж ее ног, начал гладить кончиками пальцев живот, спускаясь все ниже, и сам при этом медленно, ритмично качался взад-вперед.

Так, совсем другое дело. Ну он же не в поле обсевок, знает, как довести женщину до логического завершения!

За окном горел фонарь: блики света падали на запрокинутое лицо Риммы; напрягшиеся груди выступали из тени, темнели набухшие соски. Слабо застонала, забила кулаками по подушке, подняла бедра. Бронников задвигался быстрее. Римма вскрикнула раз, другой. Настигло, настигло ее! Бронников смотрел с каким-то особенным, болезненным любопытством. Вдруг, совершенно внезапно, промелькнуло в памяти воспоминание о какой-то газетной заметочке, мол, женщины ощущают это в восемь раз острее, чем мужчины. Да уж, сейчас – определенно!

Римма что-то выдохнула, какое-то слово. Бронников не разобрал, но послышалось: «Никогда! Ни-ког-да…»

Почему? Что – никогда? Или он ослышался, она что-то другое сказала?

Но ему уже стало не до размышлений. Смотреть, как она кончает в его руках, – это невыносимо. Теперь следовало и о себе позаботиться. Двинулся в путь медленно, но скоро сбился на торопливый бег, а к финишу примчался задыхаясь, резкими, стремительными скачками.

Распростерся плашмя, с трудом утихомиривая дыхание, слепо, бездумно шаря ртом по щеке неподвижной Риммы. Щека отчего-то показалась соленой.

Пот? Слезы? Да ну, с чего бы ей плакать? Хотя… может быть, от счастья? А почему бы и нет?

Александр Бергер

28 ноября 2001 года. Соложенка

Очевидно, каждый сыщик, зашедший в своем расследовании в тупик и измученный сакраментальными вопросами: «Кто, зачем, каким образом?», мечтает однажды проснуться с радостным воплем: «Эврика! Я все знаю!» Желательно, чтобы догадка была не просто умозрительной и под подушкой вдобавок оказалась парочка-троечка весомых доводов в подтверждение новой версии.

Очень может быть, что об этом и в самом деле мечтает каждый сыщик. Александр Бергер вовсе не был исключением. Но уж вот о чем он совершенно определенно не мечтал, так это однажды утром проснуться – и обнаружить под подушкой некоторое количество весомых доказательств того, что его отличная, убедительная версия – не что иное, как досужие измышления самонадеянного мальчишки.

Нет, конечно, обнаружилось это не утром, а вечером, и не во сне, а наяву. Хотя Бергеру необычайно хотелось спать, когда он сошел с электрички в Семенове и побрел со станции в родимую прокуратуру. Вернее, в ту сторону, где она располагалась. Был уже поздний вечер, вполне можно было повернуть от вокзала совершенно в другом направлении и пойти домой, но дома следователя Бергера никто не ждал, поскольку был он одинок, семейством не обзавелся по младости лет, а значит, ужина ему никто не приготовил. Питаться же всухомятку или магазинными пельменями Бергеру как-то вдруг внезапно надоело. А рядом с прокуратурой располагалось недорогое и очень милое кафе, где можно поужинать в обстановке, максимально приближенной к домашней. Вдобавок оно называлось очень уютно: «Зеленая лампа».