80  

Впереди, метрах в пятидесяти, из темноты выступала освещенная холодным неоновым светом мемориальная стена, на которой были высечены имена всех жителей Нанта, погибших в Первой и Второй мировых войнах. Над нею возвышались мрачноватые, хотя и необыкновенно внушительные, статуи Бертрана Дюгесклена и Оливье де Клиссона, символов безупречного рыцарства, коннетаблей Франции в XV веке. Даже днем эти изъеденные временем, безносые каменные лица выглядели пугающе, а уж сейчас, в полночь, при виде них мурашки по коже бежали. Так и чудилось, что оба коннетабля вот-вот сойдут со своих пьедесталов, подобно статуе Командора, и двинутся по улицам старого города – искать прошлое. Тяжело-звонкий цокот по потрясенной мостовой…

Однако Бронников смотрел сейчас не на статуи.

У подножия стены мельтешили какие-то фигуры. Они передвигались со странной, плавной стремительностью, так не могут двигаться обычные люди!

– Черт, да это же роллеры, – вдруг сообразил Бронников. – Надо же, а я-то подумал…

Он не договорил. Толпа роллеров, человек тридцать, а то и больше, вдруг вся разом сорвалась с места и понеслась по улице. Один за другим они промчались совсем близко от замерших под платанами Бронникова и Риммы.

Улица шла чуть под уклон, поэтому фигуры на роликовых коньках катились как бы сами собой, практически не двигая ногами. Все они держались чрезвычайно прямо, все были молчаливы, напряженно смотрели куда-то вперед. Все были наряжены в честь Хеллоуина: ведьмы с распущенными волосами, в черных шляпах, коротких лиловых юбках и полосатых чулках, чертики со множеством рожек и длинными, перекинутыми через руку хвостами, колдуны-трубочисты в своих цилиндрах и оранжевых косматых париках. Совершенно такие же фигурки Бронников сегодня видел в витринах. Теперь чудилось, что они все разом ожили и ринулись на какой-то шабаш.

На роликах то у одного, то у другого посверкивали красные огонечки.

Стояла тишина, только ветер шуршал палой листвой, кружил ее, взвихривал, совершенно заглушая легкий посвист роликов по стертым камням мостовой. И странные фигуры казались такими же легкими, невесомыми, неземными, нереальными, уже неживыми, как эти опавшие листья. Стая духов занебесных, в последний день октября на миг опустившаяся на ветки земного древа – и тотчас сорванная осенним ветром…

– Господи, – сказала вдруг Римма. – Господи помилуй!

Последней с площади выпорхнула высокая черная фигура в желтом плаще, украшенном изображениями пляшущей нечисти. Из-под ее ног вырывались мертвенные синие огоньки. А на лице… на лице была маска Смерти!

Широко раскинув руки, так что плащ взвихрился за спиной, Смерть ринулась вперед, обогнала остальных и увлекла всю толпу в лабиринт боковых улочек.

Призраки пропали во тьме.

– По мою душу, – вдруг прошептала Римма. – Это они по мою душу прилетали…

Бронников с трудом подавил желание перекреститься. Надо было сказать: «Да брось ты! Какие глупости!» Но у него почему-то не повернулся язык.

Николай Резвун

1 ноября 2001 года. Нижний Новгород

Он вернулся домой в морозный, яркий день, какие редко выдаются в Нижнем в начале ноября, когда либо беспрестанно сеется мелкий студеный дождь, либо метется снег, такой же мелкий, влажный, жестоко секущий, только еще более холодный, чем дождик. А тут солнце сияло во все небо и легкие сугробы искрились нетронутой, свежей белизной. Такое впечатление, что на дворе стоял сияющий январь, а не промозглый ноябрь. Конечно, вполне могло статься, что завтра же ударит оттепель и все это снежное великолепие превратится в серую слякоть (что, кстати, и произошло, и новый снег, нормальный, выпал и прочно лег только в конце месяца), однако тот день был чудесным и праздничным. Каким и подобает быть дню возвращения на Родину. И он в очередной раз подумал, до чего же ему всего этого не хватало. Нет, все-таки он не смог бы выжить ни в какой из теплых стран, даже во Франции, которая ему очень нравилась, не смог бы, даже на Украине, в Киеве, где провел больше двух месяцев, ему было невмоготу, хотя, уж казалось бы, Украина – это почти Россия. Почти, да не совсем. И во всяком случае, Киев, как бы ни был он хорош и красив, – это не Нижний.

Удивительно, до чего он любил этот город, хотя родился вовсе не здесь: приехал сюда уже почти взрослым. Но прикипел к нему так, что оторваться теперь не мог. И никак иначе, чем с ненавистью, он не мог думать о человеке, который поставил его перед выбором – либо погибнуть, либо превратиться в скитающегося призрака, изгоя, вечного беглеца, принужденного жить в тени ради спасения своей жизни. Направо пойти – убиту быти, налево пойти – себя потеряти. Он предпочел пойти прямо – ну не то чтобы совсем прямо… чуть повернув налево. То есть смириться-таки с потерей своего «я» в качестве временной меры спасения.

  80  
×
×