Дуэль на брачном ложе

* * *

Тот час, который Мария провела возле тела убитого Сильвестра, пока Данила по ее приказу бегал за каретой, не был отягощен печальными воспоминаниями. Мария хорошо умела забывать, когда хотела забыть! Сильвестр давно умер в ее сердце, а то новое, что она узнала сегодня о нем, уничтожило всякую возможность раскаяния. Это была справедливая месть; Мария не сомневалась, что именно высшая справедливость столкнула ее сегодня с Данилою и Сильвестром, вложила в ее руку стилет, придала меткость броску. Сейчас она только пыталась понять, какова могла быть роль Гизеллы в заговоре против Корфа, поставить все точки над i.

Определенно, сделал здесь свое дело и знаменитый романист… Он просто-напросто разыграл, как по нотам, страницу своего романа. Хотелось бы знать, кто подложил Марии книгу со страшной закладкой: Данила клялся и божился, что он тут ни при чем, и Мария ему полностью поверила: кончилось для них время подозрений и недомолвок!

Оставалось лишь укорять себя за то, что она была не способна до сих пор в полной мере оценить это верное сердце. Ну что ж, это наконец произошло!

– Мне пойти с вами? – спросил Данила, когда карета остановилась перед особняком графини д’Армонти, и Мария, так и не снявшая свой коричневый плащ, покачала головой: она хотела увидеться с Гизеллой наедине, смутно предчувствуя, что судьба готовит ей новые страшные и неприятные открытия.

Однако графини не оказалось дома, так что Марии была дана отсрочка; правда, недолгая: не прошло и четверти часа, как Мария увидела в окно Гизеллу, которая подскакала верхом к крыльцу и, легко соскочив с коня, быстро вошла в дом.

Верно, никто из слуг не осмелился сообщить ей страшную новость, потому ничем не омрачена была возбужденно-изумленная улыбка, вспыхнувшая на лице графини при виде нежданной гостьи.

– Это вы? Мария? О, какой дивный сюрприз!

Она смотрела на Марию, но чудилось, толком не видела ее, вся еще будучи во власти каких-то приятных воспоминаний, от которых были влажны ее губы, а в глазах горел огонек легкомыслия. Гизелла, облаченная в красную амазонку, обтягивающую фигуру, как лайковая перчатка руку, выглядела необычайно соблазнительной и красивой. Ее изящную талию опоясывал трехцветный шарф, и Мария не поверила глазам, увидев, что это не прежний красно-бело-зеленый венгерский, а новый, мятежный триколор: красно-бело-синий.

Поймав ее взгляд, Гизелла от души расхохоталась:

– О, не судите строго, дорогая баронесса. Я нахожу революцию весьма возбуждающей, а бунтовщиков волнующими. Особенно некоторых. Правда, этот запах народа, фи… – Она чуть сморщила носик, но тут же поднесла к лицу рукоять хлыста. – Но я придумала, как быть! Вот сюда вделана курительница с ароматическими солями, и они нейтрализуют запах третьего сословия. Жаль только, что ею нельзя пользоваться в постели! – И она расхохоталась, как бы еще больше возбуждая себя этим смехом, отстаивая свое право отныне любить кого попало – вернее, предаваться с кем попало своим страстям.

Марию передернуло, однако она вспомнила, что сейчас предстоит узнать Гизелле, – и совладала со своим отвращением. А та не унималась:

– Сказать вам, где я была сейчас? В тюрьме! На казни! О, поверьте, гораздо интереснее смотреть на казнь, ежели знаешь осужденного! Я знала его когда-то… давно!

Она вновь расхохоталась, и только сейчас Мария поняла, что Гизелла пьяна – от вина, от крови ли, неведомо. И это открытие уничтожило в душе Марии всякое подобие жалости к бывшей подруге.

– Смотри! – крикнула она, хватая Гизеллу за руку с такой силой, что лицо графини исказилось от боли, и волоча ее за собой в соседнюю комнату, где на узенькой модной козетке, наспех застеленной черным плащом, лежал Сильвестр – мертвый, застывший, нелепо большой для этого нелепого дамского предмета обстановки.

Гизелла пронзительно вскрикнула, недоверчиво вглядываясь в лицо брата, но не бросилась к нему, а обернулась к Марии, вгляделась в ее лицо огромными черными глазами – и вдруг сникла, увяла, опустила руки:

– Тебе, я вижу, все известно?

Мария с удивлением кивнула. Она ждала большего, неизмеримо большего! А Гизелла с упреком смотрела на мертвого и сердито говорила – то ли ему, то ли себе, то ли Марии:

– А я знала, что это плохо кончится. Но это все Пьер, он ненавидел Корфа за то, что тот ненавидел масонов. Но главное – его безумное тщеславие! Он же мнил себя гениальным писателем. Он поставил этот спектакль, уверяя, что кровь оттолкнет Сильвестра от тебя! Жалел только, что ты не оценишь его гениальный замысел, ибо никогда не узнаешь правды!