Дуэль на брачном ложе

Но он, казалось, не ждал ни взгляда ее, ни ответа, сидел на краешке кровати, не делая попытки приблизиться, и поглаживал ее руку. Он всего лишь перебирал пальцы Маши и смотрел на нее, однако тепло, исходящее из его рук и глаз, проникло в ее ледяную ладонь и согрело все тело. Ей хотелось сидеть так вечно, с полузакрытыми глазами, ощущая его ласку, как солнечный пригрев в пасмурный ветреный день… Но вот пальцы Димитрия Васильевича скользнули по ее руке чуть выше, к локтю, и сердце Маши бешено забилось.

– Прошу вас, Ди… – она не осмелилась выговорить его имя, – прошу вас, мне хочется пить!

– Охотно услужу вам, моя радость. – Нежность его голоса и это слово заставили ее глаза увлажниться. – Вы хотели бы выпить вина? А может быть, просто воды?

– Вон там, на столике, – испуганным кивком указала Маша, – кувшин с… такая кисло-сладкая настойка, клюквенная. Она хорошо освежает.

Димитрий Васильевич поднялся – Маша любовалась каждым его легким, сильным движением, – налил из хрустального кувшина розовый пенистый напиток в высокий бокал, чуть пригубил – сердце Маши пропустило один удар – и подал ей. Но Маша не взяла, а взволнованно смотрела на Димитрия Васильевича снизу вверх, изо всех сил вынуждая себя сладко улыбаться:

– Прошу вас, Ди…митрий… – Как ласково льнет к губам его имя! – Выпейте это. Вам понравится, я знаю.

– После вас, madame! – Он с поклоном подал Маше бокал.

Это было не совсем то, что надо, они-то с матушкой и тетушкой распланировали все совсем иначе, и все-таки она заставила себя сделать глоток, уповая на то, что с одного глоточка с нею ничего не случится, а потом вновь протянула бокал мужу:

– Пожалуйста, выпейте! Это очень вкусно, уверяю вас! – Ей чудилось, что она говорит кокетливо, а на самом деле в голосе ее звучала мольба. – Выпейте, Димитрий Васильевич! Говорят, когда муж и жена пьют из одного бокала, они живут долго и счастливо.

– Вот довод, которым меня можно убедить сделать что угодно, – усмехнулся Димитрий Васильевич. Их взоры встретились; Маша поспешно опустила глаза.

Пригубив питье, барон вдруг подошел к окну:

– О! Кажется, поднялся ветер!

Он чуть сдвинул тяжелую штору.

– Да, деревья просто ходуном ходят…

Маша увидела, как он поднял бокал к губам, и с облегчением прикрыла глаза.

– Сегодня будет тревожная ночь, моя милая! – Голос мужа зазвучал совсем рядом, и Маша встрепенулась. – Да вы совсем спите… нет, прошу вас подождать! —

Он со стуком поставил на столик бокал, и Маша, метнув туда вороватый взгляд, мысленно перекрестилась: бокал был пуст! Она вздрогнула: барон стоял совсем рядом и смотрел испытующе.

– Пожалуйста, – Маша изобразила улыбку, – погасите свет!

– Вы не боитесь темноты? – Почудилось – или и впрямь в голосе его уже нет прежней нежности?

Машу будто холодком обвеяло, но тут Димитрий Васильевич дунул на свечи, погасил обе разом. Теперь горела только лампадка под образом, едва-едва рассеивая тьму. Постель же была вся затенена, и Маша расслышала, что барон подавил зевок.

– Вот уж не думал, что окажусь способен зевать в свою первую брачную ночь! – проговорил он.

А потом зашуршал шелк сброшенного шлафрока, слегка скрипнула кровать под тяжелым телом, и Маша почувствовала на своих плечах горячие руки. Его губы коснулись ее губ, и потребовалось почти невозможное усилие воли, чтобы не примкнуть к этому животворному, надежному теплу, а, отвернувшись, пролепетать:

– Я… мне… одну минуточку, я сейчас…

И прежде чем Димитрий Васильевич сказал хоть слово, Маша выскочила из постели и бесшумно пробежала по ковру к двери, ведущей в будуар. Тень ее, в свете лампадки уродливо изломившись, скользнула по стене и потолку, и Маша ощутила какой-то суеверный ужас; вдобавок внизу, в столовой, часы вдруг начали отбивать полночь.

Дверь отворилась без скрипа, Маша вбежала в будуар, где тоже едва мерцал лампадный огонек. За занавесями, у окна, таилась белая фигура, которая при появлении Маши выдохнула:

– Est-ce le temps? ^[32]

Маша не могла говорить, только слегка подтолкнула Николь к дверям. Часы в столовой ударили в двенадцатый раз, когда молоденькая француженка, одетая точно в такой же чепец и пеньюар, как Маша, с точно так же заплетенной косою, босая, бесшумно вбежала в спальню, чтобы занять место в ее постели, рядом с ее мужем, потому что нищая, безродная камеристка обладала тем сокровищем, которого не было у богатой и знатной баронессы Корф, – девственностью.

---

32 Пора? (фр.)