51  

Она сама подивилась взрослой, женской мудрости и спокойствию, прозвучавшим в ее голосе, хотя этот юноша по виду был ей ровесником, а может быть, и на год-другой постарше. Просто ей почему-то подумалось, что ничего дурного не может случиться с обладателем такого наивного лица и голубых детских глаз, которые, однако же, вдруг подернулись слезами.

– Ах, сударыня! – воскликнул незнакомец трагически, падая головою в стол с таким стуком, что подпрыгнули миски, а на лбу непременно должна была явиться преизряднейшая шишка. – Я несчастнейший человек на свете! – И он залился слезами столь искреннего и заразительного отчаяния, что даже кучер, корчмарь и Данила враз зашмыгали носами, а Глашенька зашлась рыданиями, уже знакомыми Маше сладкими всхлипами и подвываниями.

Юноша, чуть подняв от стола зареванное лицо, прерывающимся голосом поведал, что имя его и звание – граф Егор Петрович Комаровский, состоит он при министерстве иностранных дел курьером и послан был неделю назад в Париж, к русскому послу Барятинскому, с подарками для передачи министрам французского двора по случаю очередной годовщины заключения торгового трактата между Россией и Францией. Графу Анри де Монморену, бывшему воспитателю христианнейшего короля Людовика XVI, а ныне министру иностранных дел, предназначался перстень с прекрасным солитером, подобный же перстень – фельдмаршалу де Кастри, а графу Сепору, министру военному сухопутных сил, – соболий мех и полная коллекция русских золотых медалей. Подарки сии уложены были в двух ящиках и являли собой немалую ценность, хотя и невеликую тяжесть. Для сохранения тайны своей миссии и скорости передвижения Комаровский поехал в партикулярном [39] платье и на перекладных (так было принято среди правительственных курьеров в то время).

Едва миновали границу и граф Комаровский пересел на польских почтовых, как настигла его беда великая: начало смеркаться; кучер, молодой человек, почти мальчик, который, по его словам, впервые ехал сей дорогою, сбился с пути; а через еще малое время повозка с лошадьми угодила в огромную топкую лужу и увязла в ней по самые ступицы. Сколько ни бились Комаровский с возчиком, они насилу смогли вытащить лишь одну из пристяжных лошадей. Комаровский не знал, что делать – послать ли кучера на ближнюю почтовую станцию за помощью, или самому поехать? Кучер, впрочем, уверял, что его на перегонной никто почти не знает – он в деле своем новичок, – и новых лошадей просто так, без обмена, ему нипочем не дадут.

Тогда Егор Петрович решился идти сам. Вооружив кучера на всякий случай своими двумя пистолетами и саблею, он сел верхом на отпряженную лошадь и поехал, сам не зная куда. Блукал он, блукал, покуда не наткнулся на сию корчму, оказавшуюся вовсе не почтовою станцией; вдобавок здесь нельзя было сыскать ни лошадей, ни подмоги, и куда теперь ехать во тьме, где искать помощь, он не представлял и почитал жизнь и честь свою вовсе пропащими.

Маша выслушала эту печальную повесть – и неведомое прежде ощущение: некий будоражащий, азартный холодок, – вдруг охватило ее. Она еще не знала, что этот холодок – предчувствие нового опасного приключения – на долгое время станет для нее заменою счастья, одним из движителей ее существования, ибо судьба наделила ее, в придачу к нежной, женственной внешности, отвагою и азартом заправского бретёра, и опасность, вернее, одоление страха перед опасностью, скоро сделается для юной баронессы Корф необходимейшей приправою к унылой будничности существования. Сейчас же она понимала лишь, что непременно должна помочь этому пригорюнившемуся, отчаявшемуся мальчику. И не только должна – ей этого безумно хотелось!

– Вот что, сударь мой, – проговорила Маша и снова подивилась твердости своей речи, – сколь мне понятно, оставлять поклажу вашу бог весть где на ночь нежелательно?

Тот вяло кивнул.

– Так чего же вы сидите здесь?

Граф безотчетно вскочил, в недоумении уставясь на юную незнакомку, говорившую столь повелительно.

– Но я же… я не знаю, где…

– Погодите, – прервала его Маша. – Вы совсем промокли! Данила! Разбери-ка чемоданы свои и дай графу приличного платья!

Егор Петрович что-то залепетал, отнекиваясь, но Маша так убедительно доказала ему, что уже через час пребывания в холодной, мокрой одежде он свалится в жестокой лихорадке и не только поисков продолжать, но и вовсе миссии своей никогда выполнить не сможет, что граф послушно отправился переодеваться, тем более что Данила содержал себя всегда не только в чистоте и опрятности, но даже и в немалом щегольстве. Тем временем Маша велела кучеру оседлать трех лошадей из своей упряжки для верховой езды, а сама, весьма немилостиво ткнув под ребрышки Глашеньку, велела подать амазонское платье. Переодевшись в два счета (скорее графа, который от горя своего несколько отупел и шевелился медленно), Маша вновь вышла в общую горницу и вместе с кучером и Данилою приступила к хозяину корчмы с придирчивыми вопросами об окрестных местах. Человек он оказался сметливый: едва только от страха, в какой вогнал его граф, оправился, мигом прикинул, что лужа, столь топкая, чтобы в ней телега безнадежно увязла, могла находиться только верстах в пяти восточнее корчмы. Ежели ехать к границе и на первом же повороте свернуть с проезжей дороги на лесную тропу – а она, уверял хозяин, для лошадиных копыт весьма удобная, – то не более чем через час удастся выехать на край той топи.

  51  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×