Дуэль на брачном ложе

– Что… я? – запнулась Николь, и Мария не замедлила пояснить:

– Невелика хитрость сделать из беременной женщины бесплодную. По российским деревням тысячи бабок можно собрать, которые фору дадут вашей тетушке. Однако же я отродясь не слыхивала, чтобы хоть кто-то в мире, кроме мамаши Дезорде, изловчился сотворить из шлюхи девицу!

Мгновение Николь стояла с открытым ртом, и Мария не отказала себе в удовольствии звонко расхохотаться ей в лицо – в ее вытянувшееся, сразу поглупевшее лицо.

– Вы сказали… ему? – наконец выговорила Николь задыхаясь. Мария с сожалением покачала головой:

– Нет. Пока – нет. Но непременно скажу, если ты будешь болтать что попало и где попало.

– Он не поверит! – воскликнула Николь так уверенно, что Марии пришлось вцепиться в подлокотники кресла, чтобы не вцепиться в затейливо уложенные черные локоны.

– Поверит! – злобно бросила она. – Не мне, так мамаше Дезорде поверит!

Николь смотрела на нее, чуть откинув голову, как бы свысока, и столь довольная улыбка расплывалась по ее лицу, что Мария не поверила своим глазам. А Николь с торжеством тянула паузу, снисходительно озирая Марию с ног до головы, даже покачиваясь, даже словно бы пританцовывая, упиваясь собственным триумфом, смысл которого был пока непостижим для Марии… и вдруг некая вещая тень пронеслась по комнате – и Мария все поняла, обо всем догадалась, и это дало ей мгновение передышки, помогло совладать с собой и с выражением своего лица, когда Николь выплюнула роковые слова:

– Она уже никому ничего не скажет! Она умерла месяц назад!

Мария незаметно перевела дух. Она была вся напряжена, натянута до предела терпения, как струна. Она сама не знала, почему так нужно сохранить перед Николь невозмутимость, почему нельзя позволить себе ни мгновения слабости. Она никогда не считала себя особенной гордячкой, однако сейчас готова была отдать всю свою кровь по капле, только бы не поступиться ни единой капелькой гордости!

– Ого, – холодно проговорила Мария, делая вид, что поправляет косынку на груди, а на самом деле – унимая разошедшееся сердце, – значит, ты теперь богатая наследница?

– Ах, да какое там богатство! – отмахнулась Николь. Видно было, что слова Марии задели ее за живое. – Ничего не скажу: тетушка была особа предусмотрительная, и, хоть кровной родней я ей не приходилась – я ведь ей по мужу племянница, – а по завещанию все мне отказала: и барахлишко, что в Париже оставалось, и кубышку, и домик в деревне… тот самый, где вы были, помните? – не отказала себе Николь в удовольствии вонзить очередную иголку в душу своей барыни и была немало раздосадована, когда та лишь небрежно кивнула. – Однако домишко оказался заложен-перезаложен, а барахлишка насилу наскреблось, чтоб заплатить за теткины похороны. Какое там наследство!..

Мария рассеянно кивнула. Что-то было в словах Николь, какой-то след, ведущий… куда? Нет, сейчас не до того. Голос Николь пробивался словно сквозь вату. Слишком сильным оказалось для Марии потрясение. Ведь честь ее мужа – предмет его кичливой гордости и неустанных попечений! – в руках девки, которую он столь явно и цинично предпочел своей венчанной жене. Мария была бы вправе, затаив от нетерпения дыхание, злорадно предвкушать тот грохот, с которым вдребезги разобьется безупречная renommee ее надменного супруга.

Что же с ней? Почему владеет ею сейчас лишь ненависть к этой неблагодарной твари, которая мечтает разрушить жизнь не сопернице своей – это было бы вполне понятно и объяснимо! – но благодетелю своему?

Все замыслы француженки ясны и отвратительно прозрачны. Светское общество – этакая лужа, по которой идут круги от самой малой щепочки, самого малого камушка, даже песчинки. Одно только слово, даже намек на то, что жена русского дипломатического агента избавилась от где-то нагулянного ребенка с помощью той же повитухи, которая пользует парижских девок, должен был больно ударить по репутации всей русской миссии. Вдобавок ко всему Мария знала, что на днях в Париж прибыл новый, заменивший отъехавшего в Россию Барятинского чрезвычайный посланник и полномочный министр, действительный тайный советник Иван Матвеевич Симолин – лицо в своих кругах известное и уважаемое как происхождением своим (его предки были родовитыми немецкими дворянами из Ревеля), так и заслугами: дипломатическая карьера вознесла его на высшие посты в посольствах в Копенгагене, Вене, Стокгольме, Лондоне – оттуда он и явился в Париж. Мария его еще не видела и о свойствах его натуры ничего не знала, однако же всем известно, что новая метла всегда чисто метет… не попался бы безвинно опороченный Корф под горячую руку! Каков беспощадный ни был он деспот, однако же Мария обязана ему своим честным именем, да и жизнью, если на то пошло.