Компромат на кардинала

– Нет, я сейчас уплачу, это мои заботы – Катино обучение. Где расписаться?

– Сережа, дай чистую ведомость. Вы первый будете. Напишите сами фамилию, пожалуйста. О, у вас другая фамилия, не такая, как у Тони?

– Да, Антонина захотела оставить свою, – красивые губы дрогнули с привычной обидой. – Я – Баранин, она – Ладейникова.

– Катерина тоже Ладейникова?

– Да.

– Тогда надо было написать ее фамилию, а то мы запутаемся. Ну ладно, ничего, Сережа, пометь там в скобочках – Катя Ладейникова.

Сергей склонился над подоконником. Ручка плясала в пальцах, буквы получались кривыми. Не заржать бы. Тише, тише!

«Баранин – он. А его жена, значит, была бы – Баранина? Телятина, Баранина, Говядина… кошмар! Как хорошо, что Тоня не стала менять фамилию. А этот, как его там, кажется, не понимает, почему не стала! Ну и дурак! Ну и дурак!»

– Записал, – Сергей обернулся – и встретил холодноватый, оценивающий взгляд светло-карих глаз. На мгновение ему стало не по себе – не вслух ли он обозвал этого Баранина? Быстро отвел глаза и пошел к ребятишкам, которые сразу уловили охлаждение к себе педагогов и уже сбились в стайку, радостно загалдели. Пора заняться делом, именно за это, а не за что другое родители денежки платят.

– Катя, я вижу, ты уже все забыла. Ну-ка, дай мне руку. Остальные повторяют. Ча-ча раз, два, три! Встали на бедро, встали на бедро!

Сквозь всплески музыки доносился голос Майи, которая воодушевленно жаловалась новому знакомцу на безобразия, творимые администрацией Дома культуры:

– Опять нас выселяют на некоторое время! Все расписание изломается! Главное дело, я понимаю, было бы хоть серьезное искусство, а то, говорят, какая-то порнуха!

Сергей покосился в зеркало. Почему, интересно, Майя твердит, что ему больше идут просто вымытые хорошим шампунем волосы, а с этим гелем вид распутный? Чушь. Отлично смотрятся волосы. Такие роковые кудри. Ну а насчет вида распутного… что есть, то есть!

Глава 4

ШАГ ЦЫПЛЕНКА

Из дневника Федора Ромадина, 1779 год

9 сентября, Берлин

Город прекрасен – вот первый по выезде из Петербурга, который мне понравился, а все прочие – дрянь. Батюшкину просьбу выполнить не смогу: время опер уже прошло, следовательно, и танцоров здешних не увижу.

Ходил по улицам, делая наброски. Женские лица также оставляют желать лучшего. Право, неужто лишь в России истинное средоточие женской красоты? Сальваторе Андреич уверяет, что дело именно так и обстоит… за исключением, разумеется, Италии.

20 сентября, Кассель

Были в здешнем театре, сегодня играли «Деревенскую маркизу», музыка Паизиелло. Довольно дурно, кроме прекрасного фарса, когда отец и сын выезжают на поединок на поддельных лошадях, что нас смешило очень и что намерен я по возвращении присоветовать батюшке на сцене употребить.

5 ноября, Париж

Еще с ума не сошел: вот я и в Париже, который прежде глаз моих и ума поразил нос мой. Такая вонь в этом городе, о котором сколько говорили и уши прожужжали. Посмотрим, что тут за театры, а не то я – поклон, да и вон. Сальваторе Андреевич тоже косоротится и клянется-божится, что в Риме все иначе.

Погляделся на себя в зеркало нынче – и не признал, ей-пра! Щеки где? Телесная приятность? Исхудал, глаза лупают да нос торчит курносый… То-то мамушка моя причитала бы, поглядевши на любимого питомца. А все почему? Наш брат русский, внезапно заживший жизнью немца, а тем паче – француза, приходит в истинное изумление пред малым количеством питания, потребляемого ими за обедом или завтраком. У нас, если появится наваристый борщ или щи с хорошим куском говядины, да затем гречневая каша с маслом или с подливкой, то, усердно отнесясь к этим двум блюдам, уже не захочешь и остального. За ихними же табльдотами (не припомню, писал ли я, что мы съехали из чрезмерно шумного отеля в приличный, тихий пансион, где все столуются сообща, это и называется табльдот) обед состоит из французского бульона, слабого до бесчувствия, за которым вторым блюдом является небольшой мясной пирожок, какие у нас вообще подаются к супу заместо хлеба. Третьим блюдом являются вареные бобы с художественно нарезанными ломтиками светившейся насквозь ветчины; напоследок подаются блинчики или яичница с вареньем на небольшом плафоне. Небось исхудаешь здеся! Надо быть, скоро сам себя в постели искать на ощупь станешь!

10 ноября

Хожу и хожу, но еще не понимаю города ни капли. Улиц до сих пор не знаю и не узнаю никогда. Что за многолюдство! Двадцать театров, и все полны. Все улицы, кофейные домы (кабаки по-нашему) полны. Гульбище! Куда ни обернешься, везде кишмя кишит народ. Что за великолепие в Palais Royal: золото, серебро, жемчуг, моды! И все в прельстительном беспорядке. А Лувр, а колоннада оного! О Париж, ты удивителен!