Тем временем Людмила Михайловна уже взяла дело в свои руки. Тоня и глазом моргнуть не успела, как они вошли в подъезд и теперь поднимались в лифте, черные, без номеров, обожженные кнопки которого вызвали у Тони внезапный приступ тошноты. Ну соберись же с силами! Придай лицу не плаксивое, а алчное выражение, с каким всегда является на экране знаменитая Татищева!
– Шестой этаж, нам выходить.
«Извини, но придется немножко пройти пешком. Лифт у нас какой-то увечный, только до шестого поднимается, а я живу на седьмом. Переживем как-нибудь?»
Господи, Тоня всегда считала, что у нее нормальная фигура, сорок шестой размер, лишнего веса вроде бы нет, а оказывается, ее та-ак много, что сразу взять в руки всю себя никак не получается. Что-нибудь то и дело выходит из-под контроля и начинает трястись: то поджилки, то коленки, то сердце скачет, как яйцо в кипятке, то зубы стучат. Психопатка! Соберись, уже немного осталось!
Людмила Михайловна втиснула палец в кнопку звонка.
За дверью послышались шаги, потом блеснул свет в глазке, потом щелкнул замок – один, другой. Дверь начала приотворяться, и только тут Тоня почуяла неладное. Как же так, ведь Людмила Михайловна говорила, что дома никого нет? Откуда тогда взялся этот мужчина, застывший на пороге с удивленным выражением лица, которое почему-то кажется Тоне знакомым?!
Но понять что-то, сообразить она не успела. Людмила Михайловна с неожиданной силой толкнула Тоню так, что она влетела в квартиру, едва не сбив открывшего дверь мужчину. Вообще говоря, они оба пролетели по коридору и врезались в стенку, сметенные, словно могучим ураганом, мощными децибелами хозяйки:
– Федор! Держи ее, а я звоню в милицию! Это она, та самая, которая была в ночь убийства в квартире Леонтьева! Ее милиция ищет, а она вот, притащилась! Правду говорят, что преступника всегда тянет на место преступления! Ловко я ее заманила! Да крепче, крепче держи ее!
Куда крепче! Этот Федор стискивал Тоню с такой силой, словно решил всю жизнь с ней не расставаться! Как она ни билась, как ни извивалась, все, что могла, это упереть ему в грудь руки и, чуть отстранясь, с ненавистью посмотреть в лицо.
О… боже мой! Не зря оно показалось знакомым! Это же тот самый загадочный блондин из аэропорта Шарль де Голль – ну, ангел, пособник дьявола!
Говорят, мир тесен. Но Тоня даже и представить себе не могла, что он тесен так отвратительно!
Глава 17
ПА ДЕ БУРРЕ
Зимы здесь, поди, и не бывает. Снег можно увидеть только на дальних вершинах к северу. Кругом – ослепительное солнце, вечнозеленые деревья. Лимонные деревья еще кое-как прикрыты соломенными циновками, а померанцы32 стоят неприкрытыми, и сотнями висят на каждом прекрасные плоды. То деревце, кое, посаженное в кадку, чахнет в батюшкиной оранжерее, лишь изредка разрождаясь одним крошечным, кислым, почти бесцветным плодом, – это просто издевка над истинными померанцами, кои здесь зовутся arancio33 – потому что они оранжевые, по-нашему сказать, желто-горячие. Сии arancii растут здесь кругом, прямо в земле. Более веселого зрелища не придумаешь. За скромную цену – ешь сколько влезет. Померанцы и сейчас очень вкусны, а в марте, говорят, будут еще вкуснее.
В марте… когда живешь, не ведая, избудешь ли день до ночи, не помрешь ли ночью от болящего сердца, смешно загадывать, что станется в марте и каковы будут на вкус оранжевые плоды!
Тоска – блажь. «Коли тошно жить, пойди и зарежься», – говаривал, помнится, батюшка. Поскольку кинжала я себе так и не завел, придется пока продолжать существование, тая тоску там, где о ней никто и догадаться никогда не сможет.
Я вдруг подумал: что получилось бы, когда б картины на один и тот же библейский сюжет – например, «Поклонение волхвов» – враз написали Микеланджело, Рафаэль, Леонардо и Корреджо, это были бы абсолютно разные творения, если бы даже все фигуры располагались в заранее условленном порядке и были облачены в одинаковые одеяния.
Микеланджело внушит нам трепет пред величием избранных – волхвов. У Рафаэля всех затмит небесная святость Девы Марии и ее сына. Леонардо создаст полотно в темных, меланхолических полутонах, благородство волхвов – вот что сильнее всего поразит зрителя, а также смутный намек на грядущую трагедию. При взгляде на творение Корреджо душа исполнится блаженства.
32
Так в старину назывались апельсины, завезенные в Россию из Померании.
33
Aпельсиновое дерево (ит.) .