Яд вожделения

Алена закрыла лицо руками. Сжалась в комок. О… что же, что ждет ее?! Если эта пугающая догадка верна, так лучше пусть он перервет ей горло, пусть загрызет заживо! Она в отчаянии оглянулась – и в это мгновение послышался дробный топот копыт и во двор ворвался верховой.

Едва зачуяв дикий, звериный запах, лошадь взыграла так, что всадник не смог с нею справиться. Его выбросило из седла и проволокло по земле, пока он не выпростал ногу из стремени. Однако он тотчас вскочил и, не обращая внимания на разорванную, запыленную одежду, на хромоту, на ссадину на лбу, кинулся прямиком к клетке, припал к прутьям.

И тут словно бы ветер подхватил Алену и бросил к тем же прутьям, заставил прильнуть к ним – нет, к человеку, который стоял по ту сторону.

Это был Аржанов.

12. Последнее злодейство Ульяны

Одно мгновение, только одно мгновение длилось это прикосновение, это мимолетное слияние рук, тел, сердец, губ, взглядов. Счастье пронзило их сверкающей, самосветной стрелой… А потом Алена снова ощутила страшную хватку Мишкиных лап – и, потеряв рассудок, забилась, заметалась, завизжала, пытаясь вырваться.

Обезумевший при виде ее страха Аржанов тянулся сквозь решетку, бестолково, яростно хватая воздух; потом вцепился в прутья, затряс их, выкрикивая что-то нечленораздельное, окликая Алену, призывая господа, умоляя, проклиная…

Рядом с этими двумя человеческими существами, лишившимися рассудка от любви и отчаяния, спокойным остался только… Мишка. Некоторое время он недоумевая глядел на беснующегося Аржанова, потом вдруг совершенно по-человечески погрозил ему увесистым кулачищем и, прижав Алену к себе, принялся гладить ее по волосам, что-то успокаивающе ворча.

Аржанов онемел. У Алены вмиг высохли слезы. Она только и могла, что переводила ошалелый взор с Мишки на своего возлюбленного, который так и стоял, вцепившись в решетку, словно прикипел к ней.

– Не бойся, – сказала Алена, с трудом обретая голос. – Он мне ничего не сделает.

Она смотрела при этом на Мишку и вроде бы успокаивала его, однако Аржанов понял, что слова обращены к нему, и быстро, шумно вздохнул.

– Кто… кто… – начал было он, но Мишка недовольно дернулся, и Аржанов умолк, однако не отошел от решетки ни на шаг, и, когда Алене удалось метнуть в его сторону мгновенный взгляд, у нее сердце зашлось при виде отчаяния, исказившего любимое лицо.

– Ничего, ничего, – ласково, будто успокаивая ребенка, молвила она, – все обойдется. Только знай: что бы ты про меня ни слышал, все ложь, а правда одна: я тебя с той самой ночи в лесу люблю и, пока жива, буду любить. Помнишь ли ты меня, Егорушка?

– Помню ли? – выдохнул Аржанов. – Ты мне сердце навек связала!

У Алены сердце зашлось, она едва не обмерла – на сей раз от счастья, – но топот и гомон заглушили голос Аржанова, и во двор вбежала немалая толпа.

Мишка не потревожился – только неприязненно покосился на людей. Конечно, он ведь привык к громадному числу народа, толпившегося возле его клетки. Для острастки глухо рыкнул, оборотясь к решетке, – и люди замерли на месте, словно натолкнувшись на невидимую стену.

Кто-то помянул господа. Кто-то вскрикнул, кто-то истерически хихикнул – и сделалось тихо, так тихо, что голос Аржанова показался неестественно громким:

– Ружье мне дайте!

– Нет! – неожиданно для себя самой ахнула Алена, и ее испуг мигом передался Мишке. Покосившись на людей, он отшатнулся в дальний угол клетки и уселся там, обнимая Алену, словно понимая: редко кто решится стрелять в него, не рискуя при этом поразить его добычу.

Алена едва сдержала слезы. Она сама не понимала, чувствует ли разочарование или облегчение оттого, что помешала Егору стрелять, однако знала: Мишка ни в чем не виноват, и прикончить его вот так, из слепой ярости, из отчаяния, – нелепо и жестоко.

Люди загомонили, снуя туда-сюда мимо клетки, не осмеливаясь, впрочем, приближаться. Только Аржанов так и стоял, прижимаясь к прутьям лбом, неотрывно, отчаянно глядя на Алену. Его горе и надрывало Алене сердце, и делало ее счастливой. Она пыталась утишить свою несусветную, несвоевременную радость: мол, Аржанов просто страшится за судьбу человека, оказавшегося в лапах зверя, – но усмехнулась над собой. Нет, лишь за нее болит его душа и, может быть… Она не успела додумать, домечтать: караульщики притащили тяжелый чан и принялись извлекать из него куски сырого мяса и на вилах совать его в клетку.