54  

Алена ничего не могла поделать с собой – расхохоталась, против воли любуясь Катюшкою, столь живо и весело изобразившую все, о чем она говорила, что это показалось Алене совсем легким, не стыдным и не опасным. Она даже позавидовала подружке.

Эх, ну как бы сделаться такой же веселой прелестницей, все поступки которой совершаются с невинной улыбочкой и, хоть направлены сугубо для собственной пользы, умеют внушать прочим людям, этим доверчивым простакам, что их первейшее благо – забота о благе Катюшкином? Нет, право слово, сердиться на нее – невозможно, немыслимо!

И отказать – тоже невозможно.

11. Новый насест для новой голубки

Катюшка не намерена была откладывать дело в долгий ящик. По ее мнению, все должно было свершиться мгновенно, и, надо отдать должное, коварный план, сложившийся в ее бойкой головушке, позабавил бы даже кардинала Ришелье, того самого, о коем ныне здравствующий российский государь Петр Алексеевич говаривал, что отдал бы ему половину своего царства – лишь бы тот научил, как управлять другою половиною. Ришелье, впрочем, давненько уже отправился в мир иной, да никто в России о нем знать не знал, в том числе и Катюшка, ну а кабы она знала, то непременно невзлюбила бы сего великого человека, многие, весьма многие действия которого были направлены против женских клюк, сиречь хитростей…

Разумеется, после того как Алена подвигнет Фрица на прямую измену или на подступы к ней, а Катюшка с оскорбленным видом и со всеми своими узлами отбудет к ненаглядному «Людвичку», Алене уже нельзя будет оставаться в доме у Никитских ворот. Решили, что она как бы убежит подальше от стыда, однако непременно к ночи появится в Китай-городе, в новом Катюшкином обиталище, куда из прежней прислуги та намеревалась взять лишь преданного Митрия.

За «хлопоты», как это называла Катюшка, она пообещала Алене держать ее при своей особе сколько понадобится для распутывания загадочных и печальных обстоятельств ее жизни, и Алена всерьез опасалась, что ей придется ходить в Катюшкиных горничных девках до самой старости. Ни ей самой, ни другу Ленечке, который, счастливо избегнув лап Тайной канцелярии, жил теперь у родителей тихо-мирно, затаясь, только изредка делая вылазки для отыскания секретов Никодимова прошлого, не удалось выяснить ничего мало-мальски путевого. Слишком многие Никодима ненавидели, слишком многие желали ему смерти. Кто угодно мог подкупить любого работника, чтобы влил отраву хозяину в заморское винцо! И хотя Ленька уверял, что «нутром чует», будто над Никодимом свершил свою месть тот израненный, истерзанный пленник, которого они когда-то с Аленою спасали, это казалось ей нелепицей. Она склонялась к тому, что убийцей был один из работников – пусть и по чужому наущению. После вступления Ульяны Мефодьевны в права наследства они все остались при ней. Правда, злая баба двоих уже выжила со двора, но Леньке удалось их отыскать. Проявив немалую хитрость, потратив изрядные деньги в кружалах и споив этим двум вёдра зелена вина, Ленька был убежден: они знать ничего не знают и видеть ничего не видели. Оба были слишком робкими, богобоязненными людьми, чтобы не только погубить чью-то душу – свою бы спасти! – но даже противостоять Ульяниной безрассудной лютости. И теперь Алена непрестанно думала думу: как бы исхитриться и столь же дотошно попытать прочих работников? Лучше всего это сделал бы такой же, как они: скотник, дворник, воротник,[85] сторож… Однако пока что никого внаем Ульяне не требовалось, и сколько ни шнырял Ленечка вокруг ее двора, никак не мог туда законно проникнуть.

Но сейчас первой заботой для Алены сделалось Катюшкино «освобождение».


На другой же день новое платье доставили. Собственно, шилось оно для Катюшки и уже было почти готово, так что мастерице пришлось только подогнать лиф, а к подолу приметать новую фалбалу (Алена была повыше и потоньше подруги) – и все!

Часа два под неусыпным Катюшкиным присмотром Алена вздыхала глубже и глубже, пока не навострилась с одного вздоха разрывать поясок, на котором держалась нижняя юбка.

Решено было до самого последнего мгновения не позволять Фрицу давать волю рукам: преждевременное зрелище столь доступных прелестей могло и вовсе охоту отбить у еще не окрепшего жеребчика!

Алена старалась не думать о том, что будет, ежели эту охоту отбить не удастся. Одна мысль о мужских объятиях заставляла ее холодеть. К горлу подкатывала тошнота, и не раз она уже готова была отказать Катюшке, пусть даже та, разъярясь, и выгонит ее вон. Но вот как-то, глядя на возбужденное лицо подруги, рьяно перешивающей тесемку Алениной юбки, чтоб не лопнула раньше поры, она остро пожалела Фрица. Вот, ходит там где-то в своем Приказе, знать не зная, какие строят супротив него козни. И во главе заговора – кто? Его ненаглядная Катюшхен, которую он окружил всей мыслимой и немыслимой заботой и в бореньях с которой на постели подорвал свое мужское здоровье. Катюшка была вынослива, как молодая кобылка, а любовный пыл ее никогда не угасал. Она могла бы сутками не вылезать из постели, оставаясь при этом все в одном положении – с широко разведенными ногами. Это какой же мужик такое выдержит?!


  54  
×
×