Причуды богов

Отец произнес эти слова с таким пылом, как будто речь шла о самом главном препятствии к браку. Юлия схватилась за горло – но рыдание, которое она пыталась сдержать, умерло в груди, так и не появившись. Захотелось упасть в обморок – случай был подходящий, – но не удалось.

Странная покорность вдруг снизошла на нее. Это было сродни духовному и физическому оцепенению, когда основой жизни становится безразличие, готовность принять все, что ниспошлет судьба, – пусть без радости, но и без сопротивления.

Конечно, она не ждала от отца такой беспощадной ярости. Но… сама виновата! Его власть над нею – казнить или миловать, и Юлия, некогда мечтавшая об emanсipation, слишком уж наглоталась свободы – едва не захлебнулась в ней! – чтобы не понять: всему в жизни должен быть положен свой предел – и свободе тоже.

Сколько можно метаться и разрывать себе сердце, мечтая о несбыточном? Довольно она уже наломала дров в своей судьбе – пора их подбирать и укладывать в поленницу. И… и разве не отрадная весть, разве это не облегчение, что теперь поводырями ее в этой жизни будут двое сильных мужчин: отец и… тот, неведомый, извека предназначенный?

Пусть сбудется воля родительская и Божия над нею; Юлия с радостью примет ее. А если все обернется не счастьем, а страданием? Что ж, значит, будет страдать, и терпеть, и втихомолку утешаться тем, что в сем страдании повинен, наконец-то, кто-то другой, а не она сама, горячая и неразумная головушка!..

И все же покорность эта далась ей нелегко: враз обессилев, Юлия стояла недвижимо, безучастно приняв прощальный поцелуй отца и едва ли осознав, что князь Никита ушел.

* * *

Хоть и смирилась Юлия всем существом своим с отцовым решением, а все же знала: терпения ее хватит ненадолго. Всей душою, чистой, как вода в роднике, несмотря на взбаламученное сердце, оставалось надеяться, что князь не задержит с приказом, который ей надлежит исполнить, не то… Не то, побаивалась Юлия, пойдут клочки по закоулочкам, ибо всем существом своим она всегда верила в истинность сказок и, вопреки всему, надеялась, что прискачет королевич на белом коне, увезет девицу-красавицу, которую судьба да воля родительская понуждают идти за немилого да постылого…

Ничуть не бывало! Королевич уехал восвояси, даже не взглянув на башню, где обреченно ждала своей участи эта самая девица. А наяву сие означало, что на другой же вечер после отцова посещения в место Юлиного добровольного заточения явился доктор Корольков и словно невзначай обмолвился, что Зигмунд Сокольский отбыл к месту службы.

Юлия беспомощно воздела руки:

– Да как же? Он ведь больной, слабый весь…

– Natura sanat, medicurs curat morbos, – пожал плечами доктор, как-то глупо хрюкнув, словно бы едва сдерживая смешок. Да и весь он был сегодня какой-то… задорный.

Юлия подозрительно повела носом: не под каплей ^[66] ли Виктор Петрович? Вроде нет: от него привычно пахнет всего лишь карболкою.

А что, ежели Виктор Петрович, человек, безусловно, чуткий, заметил особое отношение Юлии к Зигмунду? Слепой не заметил бы, как она целовала его, рыдала, на миг уверившись, что он не выдержал схватки с Адамом… Так вот, Корольков, который явно на нее заглядывался, просто радуется пренебрежительному отъезду соперника!

Вид доктора тотчас сделался неприятен Юлии, и она вновь вцепилась в работу, не поднимая от нее глаз, пока доктор Корольков не отбыл, унося с собою охапку свеженащипанной корпии, будто именно за нею и приходил, а Юлия через добрый час вспомнила, что означала латынь доктора: «Лечит болезни врач, но излечивает их природа».

Природа, значит? Юлия вонзила ногти в ладони, чтобы удержаться, не вцепиться себе в щеки, не изодрать лицо до крови. И поделом бы, поделом! Нет, ошибся князь-батюшка: не замуж ей надо идти, а в монастырь, да под черный постриг, да на хлеб, воду и всяческое усмирение плоти, от вериг до власяницы! Что ты будешь делать с ней, дурехой, ежели из всех бед и злосчастий, кои содеялись с нею по вине Зигмунда, она помнит сейчас лишь блаженное ощущение, поразившее ее до самой сердцевины всей женской сути, когда там, за занавескою, таясь от убийцы – Адама, останавливая крик Юлии, Зигмунд стиснул ее грудь, и это ощущение его сильных, чувственных пальцев тело ее хранит по сю пору…

– Да где же он?! – крикнула Юлия, почти с мольбою взглянув на дверь. – Что ж он не едет, этот Белыш?

Отчетливые, размеренные шаги промаршировали по коридору, замерли у ее двери.

---

66 Быть под каплей – т.е. быть навеселе (армейск. жаргон).