Причуды богов

Разумеется, она помнила конфуз, когда в жарком котильоне, проводя ее под своею рукою, отец (он любил танцевать с Юлией и вообще танцевал превосходно) сбил с нее и тюрбан, и маску, и прическу растрепал… испортил танец, испортил ожидание заветного часа разгадки масок – и все ради того, чтобы колеблющийся жених мог решить, разорвать помолвку или нет! Приехал бы в дом как человек… Они, наверное, понравились бы друг другу, да, разумеется! И не было бы бегства с Адамом, и ночи на почтовой станции, и белого крючка в окровавленном глазу горбуна, и «садовников» с «венками», и безумного Ржевусского, и раскрашенных статуй в сиреневой комнате, и смертельного шепота Ванды, свесившейся с плота…

Да что же он сделал, как он мог сделать этакое со всей жизнью Юлии, со всей ее судьбою?! Как подумаешь, в последний год все события были подстроены так или иначе им… Ох, а это что же – он врал, что все забыл после удара по голове? И тут притворство?!

Юлия в голос зарыдала от стыда, от безнадежности, а пуще оттого, что при событии, которое могло, должно было стать счастливейшим в жизни, чувствует себя так, словно стоит, связанная по рукам и ногам, беспомощная, на Лобном месте.

Она не могла видеть Зигмунда, он стоял недвижимо, как бы застыв, и даже дыхания его не было слышно, однако Юлия не сомневалась, что он едва сдерживает раздражение от ее вопросов, от ее слез, а ведь и тех и других у нее еще много, слишком много, и не знаешь, о чем прежде спрашивать!

Она глубоко вздохнула, но все равно – сразу с голосом сладить не удалось, и первые слова выговорились тоненько, жалобно – наверное, это еще пуще рассердило Зигмунда, потому что он как-то дернулся в темноте, но вновь остался неподвижен. Да, да, конечно, ты ждала, что он не выдержит и снова схватит тебя в объятия, начнет утешать и, как пишут в романах, осушать поцелуями твои слезы? Бесполезно будить в людях чувства, которых они лишены, только и остается, что пытаться прочесть невнятные страницы в книге судьбы своей: ужасаясь настоящему, страшась будущего, открывать прошлое.

– Это вы, стало быть, сообщили отцу о моем местонахождении?

– Разумеется, – почему-то очень тихо проговорил Зигмунд.

– И он знал, что вы находитесь в лазарете? Может быть, даже виделся с вами?

– Знал. Но не виделся: вы могли об том случайно проведать, и это вызвало бы у вас ненужные подозрения.

– Что ж, весь этот план был вами измыслен? И отец его сразу одобрил?

– Не сразу. Постепенно, а все ж согласился со мною.

– Да почему? – с безнадежностью слепого, глухого и немого, неспособного уловить простоты и обыденности человеческого общения, возопила Юлия. – Да разве же нельзя было мне все открыть?! Отец ведь знал, я из его воли не выйду: что он мне велит, то и сделаю…

– Так ли? – тихо, быстро спросил Зигмунд. – Но я этого не знал.

– А, понятно. Вы вспоминаете мое бегство с Адамом. О Господи!.. А вы, часом, не открыли отцу, где и когда мы впервые с вами свиделись?

– Я… избежал подробностей, – сухо проговорил Зигмунд. – Сообщил только, что вы принимаете меня за другого, но обстоятельства нашей жизни весьма запутались, и я обязан на вас жениться, потому что… вы сами знаете почему.

Юлия привычным движением схватилась за сердце.

«Обязан… вы сами знаете почему…» Да – чтобы грех прикрыть, ведь он был первым мужчиной у той, кого затем толкнул в объятия столь многих.

– Князь Никита Ильич – умный человек, – продолжал Зигмунд. – Умный, опытный, тонкий. Он как-то обмолвился, что слишком многое испытал в жизни и в любви, чтобы не знать: судьба человека – это затейливо сплетенная провидением сеть недоразумений, из которой мы всю жизнь пытаемся выбраться. С большим или меньшим успехом. Поэтому он и постарался мне поверить.

«Поверить – и сломать жизнь родной дочери…»

Юлия опустила голову. Она не судила отца: слишком любила его. И сама знала в Зигмунде эту силу – невероятную, чарующую, подавляющую, которой невозможно противостоять. Силу настоящего мужчины. Силу героя, для которого жизнь – лишь ристалище, где он свершает свои подвиги, не обращая внимания на дам, восхищенно всплескивающих руками. Отец такой же, но ему важно в жизни одно: любовь и восторг Ангелины. А Зигмунд…

Нет, хватит то и дело задумываться и плакать. Судьба решительно сломана!

– Почему вы отправили в Варшаву Адама и остались на станции? – выпалила Юлия, и дальнейший их разговор впрямь напоминал перестрелку, так быстро отвечал Зигмунд и так быстро Юлия задавала новые и новые вопросы. Бессмысленную перестрелку, потому что оба уже истекали кровью, а все не могли остановиться и мучили, мучили друг друга…