Обручение на чертовом мосту

– Встань, встань же!.. – и поторопилась умолкнуть, пока не сорвалась на крик.

Игнатий снизу затравленно взглянул на нее и медленно начал подниматься.

Между тем «поганый немчин» пришел в себя.

– Булыга! Уведи Нептуна! – прикрикнул он.

Горбун клешнятой лапой вцепился в собачий загривок и не без видимых усилий оттащил от Ирены Нептуна, который огрызался и изворачивался, выражая явную неохоту отрываться от полюбившейся ему коленки. В конце концов два лакея изловчились защелкнуть на нем ошейник и утащить в дом, откуда еще долго доносился протестующий лай и визг.

Все это время Адольф не сводил глаз с Ирены, и ей стоило немалого труда выдерживать этот вроде бы белесо-расплывчатый, но на самом деле пристальный, напряженный взгляд.

– Вы и в самом деле его супруга или сие было сказано лишь для пущей важности? – спросил он наконец тихо и даже как бы не без почтительности, однако с кресла не поднялся, а оттого Ирена не удостоила его ответом.

– Отвечай! Ну! – рявкнул управляющий, и Ирена едва не лишилась чувств от гнева на такую наглость, однако увидела, что теперь Адольф Иваныч обращается к Игнатию, который кое-как поднялся и сейчас дрожащими руками пытался поправить и отряхнуть одежду.

При окрике он вздрогнул и торопливо кивнул несколько раз.

– По закону? – настаивал управляющий. – Или так, для забавы окрутились?

– Мы повенчались, – прошелестел Игнатий, почему-то испуганно озираясь на Ирену, и по лицу Адольфа Иваныча разлилось выражение нескрываемого удовольствия.

Не успела Ирена удивиться, почему для «поганого немчина» такое значение имеет законность их брака, рядом раздался низкий женский голос, исполненный немалого удивления:

– Глянь-ка, женился! А ведь сколько холостяковал! Я уж думала, не иначе помелом ему ноги обмели: все невесты его обходили.

– Матушка! – сдавленно выкрикнул Игнатий, простирая руки к высокой, статной, хотя и очень худощавой женщине, которая в эту минуту появилась перед крыльцом, нагруженная какими-то белыми сверточками, так что не могла обнять сына, не уронив своей ноши.

«Так, значит, его мать жива, – догадалась Ирена. – О Господи! Так это же… крестьянка?!»

Со свистом и насмешливым подхихикиванием вмиг улетучился из воображения Ирены образ приятнейшей пожилой дамы, с первого шага назвавшей ее дорогой доченькой и изрекшей: «Мы с отцом Игнатия надеемся, что вы устроите его счастие. Оправдайте наши надежды и будьте для него звездою благодати!»

Перед ней и впрямь стояла крестьянка, одетая в темно-синюю грубую понёву, белую льняную рубаху и белый же повойник, оттенявший ее бледно-смуглое правильное лицо с огромными глазами, правильными чертами и ярким, еще свежим ртом. У нее были иссиня-черные, без малейшей сединки, волосы. Эта женщина была поразительно красива, сразу было ясно, от кого унаследовал Игнатий свою необыкновенную внешность. Правда, его черты были как бы романтически смягчены, в то время как лицо матери несло печать суровости и замкнутости, а черные глаза сверкали ледяным равнодушием, глядела ли она на сына, на Адольфа Иваныча, на Ирену или на высокие георгины, росшие у крыльца. Впрочем, эти последние хотя бы удостоились ее внимания, потому что, прохладно кивнув Игнатию, она принялась надевать на еще мелкие, только вызревающие бутоны белые колпачки – те самые, которыми была нагружена.

Некоторое время Ирена тупо следила за ее проворными руками, прежде чем угадала, что делает эта женщина: прикрывает бутоны от возможных ночных заморозков!

– Напрасно ты приехал, – сказала она, не прекращая работы и не поворачиваясь к сыну, однако тот так и дернулся от звука ее равнодушного голоса. – Сидел бы в городе… свободным. А тут чего же?

– Но… как же? – заикнулся Игнатий – и умолк, и страшно вдруг побледнел: глаза были теперь похожи на два черных провала, в которых билось, металось лихорадочное мрачное пламя.

– А вот так же, – спокойно ответила его мать, очевидно, понявшая вопрос с полуслова. – Все это говорильня одна была. Ему пустая забава, нам… нам смерть. Кошке – игрушки, мышке – слезки. Оставил он тебе один только ящик с сигарами, что стоит на его письменном столе. Да и то не верю, что ты даже это наследство получишь.

– Да уж, – с откровенной издевкой кивнул Адольф Иваныч, – сигары отличные, нам с Нептуном весьма по нраву пришлись. А вам они и впрямь ни к чему.

– Только такой дурак, как ты, мог верить его обещаниям. Да ведь ты всегда был с придурью, – говорила мать Игнатия спокойным, ясным голосом, причем проворные, сухие, смуглые пальцы ее не переставали накручивать белые колпачки на бутоны так бережно, что не хрустнул, не обломился ни один листочек, ни один стебелек, ни один будущий бутон.