Божий одуванчик

— Я же говорил: вербовка, — сказал Свиридов. — Черный чемоданчик. Ну хорошо, Константин Ильич. Что вы хотите нам предложить?

— Пока ничего конкретного, — сказал Константин Ильич. — Просто я счел возможным поставить вас в известность… чтобы вы, так сказать, имели в виду.

— Это все? — сухо спросил Свиридов. — Убедились воочию, что террористы и международные преступники стали аки агнцы и уже не кусаются?

Константин Ильич улыбнулся — отчего на его сухом лице проступили глубокие морщины — и проговорил:

— По этому поводу есть прекрасная притча, которую многие почему-то называют анекдотом.

Хотя смысл тут не только в игре слов — он гораздо глубже. Семеро козлят бьют серого волка.

Он кричит:

«Что же это вы делаете, волки позорные?»

А они ему: «Молчи, козел!»

Фокин захохотал, по лицу Свиридова пробежала мимолетная веселая усмешка из разряда тех, что делали аскетическое, словно вычеканенное из бронзы (атлантический загар — не шутка!), лицо этого человека открытым и совсем еще молодым.

Свиридов, поднявшись, шагнул к столу Константина Ильича и проговорил:

— Взаимообратимые социальные статусы, так? Только будьте уверены: у нас нет никакого желания повторять собственную бурную молодость. Что же касается сотрудничества с вами…

Это дело серьезное. Только вот что, Константин Ильич, никогда… никогда не предлагайте нам работу киллера. Мы уже наработались на госструктуры…

Константин Ильич ничего не ответил.

— Мы свободны?

— Да. Впрочем, вас, Владимир Антонович, я попрошу остаться. На минуту.

— А вас, Штирлиц… — прогнусавил Фокин и, в несколько шагов достигнув массивной двери, скрылся за ней.

— Я вас слушаю, Константин Ильич, — отозвался Владимир, снова присаживаясь на стул.

— Дело в том, что ваш брат Илья часто общается с моим сыном и моим племянником. Вы должны их знать. У вас однажды даже возник конфликт, после чего Антон приполз домой цвета стен в тюремной камере и заявил, что он вас ненавидит.

— Крошка-сын к отцу пришел, и стучала кроха, — откликнулся Владимир. — Ваш сын, Константин Ильич, довольно наглый молодой человек. Кроме того, как мне кажется, у него проблемы с наркотиками. А что мне было делать, если он полез на меня с пистолетом и кинжалом?

— Я ни в чем вас не обвиняю, — сказал мрачный фээсбэшник. — Более того, на вашем месте я поступил бы точно так же. Просто я хотел спросить… Ваш брат Илья тоже употребляет наркотики?

— Я не хотел бы говорить на эту тему, — нахмурившись, ответил Владимир. — Но что касается вашего сына Антона, то он определенно балуется ими.

Чиновник ФСБ угрюмо посмотрел на Владимира и произнес:

— Вы свободны, Владимир.

…Ох, неспроста все эти рекогносцировочные работы, застывшие стальные взгляды и душеспасительные беседы! Спецслужбы никогда не делают ничего просто так. Свиридов и сам проработал в них достаточно долго, чтобы с полной ответственностью утверждать: они еще увидят этого Константина Ильича, и уже по гораздо более серьезному поводу, нежели сегодняшний профилактический вызов.

— Не нравится мне все это, Володька, — хмуро проговорил Фокин, когда они вышли на улицу. — И этот премудрый дятел…

— Первый заместитель Петербургского управления ФСБ Константин Малахов, — угрюмо отрекомендовал Свиридов.

— Вот-вот…

Глава 2

СТРАХ

— Я никогда не поверю в то, что он покончил с собой! Если бы вы только знали, дядя Толя, какой он был жизнерадостный человек… как он любил жить! Я его знаю не так давно, но это неважно. Да никогда он не смог бы выкинуться из окна… никогда!!

Анатолий Григорьевич Осоргин посмотрел на сидящего перед ним Илью, который в последнее время снова преисполнился довольством жизнью — прибавил в весе и наел такое круглое и румяное лицо, что казалось, оно обязано выражать исключительно телячью радость.

Да, с такой мордой Илью сейчас не взяли бы в модельное агентство — надо уже сбрасывать вес и убирать нарисовавшееся пивное брюшко.

…Но сейчас это круглое и румяное лицо выражало откровенное смятение.

И страх. Он чувствовался во всем — в скомканных движениях судорожно переплетенных пальцев, в нервном подергивании левой ноги.

Большие серые глаза, обычно такие выразительные, сейчас были затянуты мутной дымкой шокового оцепенения.

И Анатолию Григорьевичу не могла не передаться эта тревога.