Страшная сказка

Выход подсказал Руслан – да, тогда Надежда жутко изумилась его готовности помочь, но в том состоянии, в каком она находилась, она приняла бы совет от кого угодно, хоть от черта с рогами. Руслан, будто по пьянке, рассказал ей историю из жизни одного своего приятеля, который приходил в боевую готовность, только если в его постели были разом две женщины. Ни с одной из них поодиночке он ничего не мог поделать, а вот когда кувыркались обе, вдруг становился неутомим.

Конечно, первым побуждением Надежды было жутко вспылить и послать Руслана туда, куда Макар телят не гонял, – за то, что лезет не в свои дела. Но уже через минуту она оценила качество совета – небось за год работы в эскорте всяких чудаков пришлось повидать, во всяких койках полежать, там порой такая сексуальная акробатика происходила, что иному маньяку и во сне не приснится. И она устроила эти игры втроем… сначала один раз, а потом устраивала всегда, когда Алиму хотелось.

Сначала это было для него острой, возбуждающей игрой. Одной «случки», как про себя называла это Надежда, хватало на некоторое время, чтобы взбадривать увядающую плоть Алима приятными воспоминаниями. Но человек привыкает ко всему, и постепенно Алиму потребовалось принимать этот допинг все чаще. Роза ему надоела довольно быстро, и тогда Надежде пришлось самой искать постельных подружек для их игрищ, выбирая таких, которые нравились бы и Алиму и ей не были бы противны до тошноты, потому что лесбийские игры почему-то возбуждали Алима до полного исступления. Он вспыхивал, загорался, остывал, девчонки приходили, ретиво ерзали на кровати, на полу, на креслах, на столе, в бассейне, где только не настигали их сексуальные фантазии Хозяина… Каждая мгновенно окрылялась честолюбивыми замыслами и начинала поглядывать на Надежду вроде даже свысока, в полной уверенности, что скоро займет ее место. Ни фига подобного: в этой сумме трех слагаемых (вот уж правда что – слагаемых, каламбур на славу!) менялась только одна величина: приходящая девушка. Две оставались неизменны и постоянны: Алим и Надежда. И наконец-то она поняла, что так будет всегда…

Может, ей было бы легче, если бы она оставалась в прежнем заблуждении: потворствуя распутству Алима, она борется за его любовь, за свое счастье, за благополучие, наконец. Какое-то время Надежда и в самом деле пребывала в этом убеждении. Ох, как она дергалась, как нервничала, как мучилась! Никто не знал об этих ее переживаниях – кроме, может быть, Руслана, тяжелый, пронзительный взгляд которого следовал за Надеждой неотступно, исследуя ее с проницательностью рентгеновского луча. Она знала: подстерегает, выжидает, когда наконец Хозяин турнет ее вон. И долгое время каждый день ожидала этого рокового события. Анфиса Ососкова нет-нет да и оживала в душе, принималась лить слезы обиды над своей невезучестью. А потом вдруг (когда количество впечатлений, выводов, тайных слез перешло наконец в качество) Надежда осознала: Алим не выгонит ее никогда! Она сумела стать ему жизненно необходимой: в постели, в деле, на приемах, в домашней бытовой суете, при разборках с персоналом, в завязывании новых знакомств, в насмешливой болтовне, в которой Надежда отточила свое мастерство. Везде, во всем! Может, он любил ее, если вообще был на это способен – и если любовь предполагает беспрестанное унижение любимой женщины.

Это осознание не принесло ей счастья. Вместо того чтобы приободриться, она приуныла. Вместо того чтобы смотреть в будущее со спокойной отвагой, она сжалась в приступе такой тоски, какая была знакома только Анфисе, но которую Надежда считала прочно забытой. Да, так же чувствовала она себя, узнав, что Роман зовет к себе Надюшку, а у нее, Анфисы, «губы как у утопленницы». Не для чего вдруг стало жить, нечего стало ждать.

С губами у нее теперь все было в порядке, но это ощущение пустоты – жить не для чего, все бессмысленно – накрыло ее, как некогда гроза накрыла мосток над речкой Кармазинкой. Раньше у нее не было ничего. Теперь у нее было все. И будет всегда. А зачем оно ей, если нечего терять, не за что бороться?..

Вот тогда-то она и возненавидела Алима. Зачем он заставлял ее снова скатываться на то же дно, с которого она поднялась? Если он знал, что никогда не сможет расстаться с ней, зачем унижал ее, зачем вынуждал пачкаться в грязи, от которой – он прекрасно знал это! – ее с души воротило? Что, следовал вековому мужскому шовинистическому принципу: чем меньше женщину мы больше, тем больше меньше нас она?..