Гарем Ивана Грозного

Данила поджал губы. Он полюбил Дуню с одного взгляда, до этих пор сторонился девиц, а к ней сразу так и прикипел, теперь весь белый свет словно бы сошелся в ней одной. Эта полнота чувств, внезапно открывшаяся и обогатившая его, делала Данилу счастливым, однако сейчас, после Савкиных слов, он почувствовал, что на его солнце будто бы набежало малое темное облачко. Стиснул зубы: «Ну и что? Ну и пусть! Моя Дуня небось всех на свете краше!» И тут же вспомнил, что Дуня пока не его, а будет ли его, это еще бабушка надвое сказала.

– Тебе бы я мог, конечно, удружить и сказать, где с такой кралюшкой поиграть можно, – снисходительно заявил Савка. – Но ведь ты спешишь, на ночь задержаться не можешь.

На душе Данилы стало совсем смутно. Он спешит… А куда? Почему они с отцом решили, что все выйдет, как им хочется? Еще неведомо, когда дяде Самойле приспеет случай подобраться к царю с просьбою. А вдруг Иван Васильевич будет не в духе? Вдруг поддержит жену и откажет Разбойниковым? Еще и разгневается, что досаждают ему с такими пустяками! Как бы с головой не проститься из одной только охоты жениться. Не лучше ли выждать время, а потом Дуне еще разок пасть в ножки государыне, слезно взмолиться? Небось тятенька, как порассудит, так и согласится, что не след спешить в Александрову слободу. Вот сейчас Данила вернется домой и скажет ему… Нет, не сейчас. Надо же еще Савкина коня поглядеть!

– Никуда я нынче уже не поеду, – буркнул, отводя глаза. – Того и гляди смеркнется, чего по темноте ноги ломать?

– И впрямь! – смешно взмахнул руками Савка. – Ведь и коня моего смотреть уже поздно. Не дело это – такого красавца при лучине разглядывать, на нем солнышко играть должно, на его крутых боках. Знаешь что, Данила? Давай я тебя лучше к одной пригожей девке сведу. О-ох… – Савка зажмурился и покрутил головой. – Она тебя в узел завяжет, вот те крест святой.

– А это где? Идти далеко? – спросил Данила как бы равнодушно, а на самом деле с трудом удерживая нетерпение и сам себе дивясь.

Кровь в нем так и кипела! Ну, конечно, закипишь тут, если уже спал и видел Дунюшку в своих объятиях, на широкой постели, считал дни и часы, а теперь счастье отодвинулось в дали дальние. Или он не мужик? Когда по пьянке с дружками хвалились, кого чем Господь наделил, вышло, что Данила оснащен получше иных прочих. У кого уд в палец с вершком, у кого – в вершок с ноготком, а у него – в пядень с кувырком!^[62] И такой жеребец без надобности в стойле застаивается, в то время как нутро горит и ноет похотливо. До милой Дунечки когда еще доберешься, а тут… прямо хоть нынче откроется сласть неведомая!

Савка опасливо оглянулся:

– Тебе скажу, только тише! Больше никому. Даешь слово?

Данила торопливо перекрестился.

– Князь мой Михайла Темрюкович вывез из своих басурманских краев девку-красавицу. Сам ее употреблял вволю, а теперь, видать, осточертела она ему, послал за новыми, молоденькими, а эту дает побаловаться своим опричникам, когда отличить кого хочет. Мне давал, Митьке Якушеву, еще двум-трем. Не, он ее не больно разбазаривает, бережет. Зело борзая девка-то, небось при добром обращении еще послужит. Поэтому только для своих, для самых удалых.

– Ну, ты, значит, удалой, а мне-то он ее с какой радости в постель даст? – вновь приуныл Данила.

Эх, не везет ему нынче! Дуню, считай, потерял, а теперь еще и блудяшка иноземная уплывает из рук. А хоть уже разгорелась – моченьки нет. Вот же искуситель Савка, почище дьявола!

– Дурила! – снисходительно глянул приятель. – Я небось ее для себя спрошу. Вишь, как мой князь меня любит. Так и сказал: «Тебе, Савка, по первому слову девку представлю, как ты есть человек верный и надежный». А девка сия, чтоб ты знал, только в темноте принимает в постелю. Ну а ночью-то все кошки серы, она и не спознает, кто с ней. Только ежели покличет тебя Савкою, ты уж отзовись. Да смотри не оплошай!

– Ничего, как-нибудь не оплошаю! – хрипло сказал Данила, сглатывая слюну: в горле от нетерпения пересохло. – Небось не ты один герой.

Он сам себя не узнавал. Явилась было мысль о Дуне – отогнал, словно докучливую муху. Околдовал его Савка, что ли? Если бы пили, можно было бы сказать – опоил. Но ведь не пили! Или бесы блудодейства крутились где-то рядом?.. Эх, эх, правду говорил один разумный поп: не бес человека крушит, а он сам грешит да свои грехи на бесовы плечи перелагает.

А, ладно, однова живем! Не согрешишь – не покаешься.

Между тем Савка замедлил торопливые шаги и, обернувшись к дружку, пристально вгляделся в его лицо, уже чуть видное в стремительно накатывающих сумерках.

---

62 Пядень или пядь – протяженье меж большого и указательного пальцев, растянутых по плоскости. Пядень с кувырком – с прибавкою двух суставов указательного пальца.