Гарем Ивана Грозного

Когда Воротынский только входил в дом, он заметил мелькнувшую в сенях девушку со скромно потупленными глазками и рыжеволосой головкой. Теперь, разнежившись в почете и радушии, счастливый тем, что, можно сказать, завел дружбу с могущественным и опасным Бомелием, князь Михаил Иванович позволил себе пошутить насчет молоденьких пригоженьких гостий, которые порою захаживают в дома холостяков.

Бомелий взглянул изумленно:

– О ком ты, сударь? Об Анхен, что ли?! Господи, да ведь это бедная сиротка, которая иногда заходит ко мне за добрым советом. Несчастное дитя! Отец ее, Василий Васильчиков, был храбрым воином… не столь храбрым, конечно, как ты, князь, однако же и он безмерно отличился при осаде Казани и взрыве Арской крепости. Слышал я, был он жестоко ранен, спасая жизнь некоему воеводе, однако, как это часто водится, оказался забыт в пылу сражения. Выжил чудом! Но силы его уже были подорваны. Скоро пришел ему конец, а вместе с ним и его семейству. Анхен пригрели в Немецкой слободе. Какая жалость, что тот воевода, который обязан жизнью ее отцу, ни разу не вспомнил о своем долге! Конечно, это все понятно: воин сей всецело посвятил себя сражениям и битвам, где ему помнить о такой малой малости, как жизнь бедной девицы! Однако известно, что слезы обиженных сирот отягощают чашу грехов наших. А утереть эти слезы никогда не поздно. Поверь, Михаил Иванович, если бы я узнал о том, что грех неблагодарности исправлен, это было бы мне самой драгоценной наградою.

Голос Бомелия звучал мягко, слова свои увещевательные он выговаривал чрезвычайно кругло и убедительно.

Воротынский едва не разинул рот от изумления. Он вовсе не считал столь большим грехом свою забывчивость. Сейчас с великим трудом припомнил ратника Ваську Васильчикова, который, как ошалелый, метнулся к воеводе и прикрыл его собой, а потом рухнул замертво. Спасибо ему, конечно, однако разве можно сравнить его ничтожную жизнь – и жизнь Михайлы Ивановича Воротынского, которого даже враги называют великим полководцем?

Однако благодетель Бомелий, похоже, смотрит на эту историю иначе…

Воротынский вовсе не был безголовой дубиною. Он умел понимать намеки, а потому нацепил на себя столь же задумчивую и печальную личину, какую вздел Бомелий, и пообещал непременно позаботиться о сироте, дать ей денег, что ли, а то и в дом принять. Вроде бы жена что-то такое говорила: прислуги в поварне недостает.

И тогда Бомелий, приветливо глядя прямо в глаза Воротынского, мягким, проникающим в самую душу голосом сказал, что подвиг Василия Васильчикова заслуживает куда большего. Дочь его достойна служить во дворце… а всем известно, что отказать просьбе знаменитого воеводы, только что поднявшегося с одра болезни и готового к новым сражениям с крымчаками, ни государь, ни государыня не смогут.

Разумеется, Воротынскому все это показалось странным. Однако совать своих людей в приближенные царю, царице или царевичам было делом совершенно обычным среди бояр и дворян. И Воротынский, который последние десять лет мотался между опалами и наградами как это самое в проруби, подумал, что очень здорово будет иметь свои глаза и уши поблизости к царице. Девчонка Васильчикова ноги ему станет целовать от благодарности!

Итак, царица Анна Алексеевна думала, что приобрела новую верную служанку. Воротынский не сомневался, что девчонка будет служить при дворе именно ему. Бомелий был убежден в том же самом – относительно себя. Годунов чаял верности себе. И только Анхен, Аннушка Васильчикова, знала, что признает над собою лишь одного господина, вернее, госпожу: себя. И служить при дворе она намеревалась одной себе. Но это следовало пока что держать в тайне.

ЗВЕЗДЫ НЕ ЛГУТ

Вот и настал час, о котором давно и настойчиво предупреждали звезды! И что теперь делать? Смириться пред их волею или попытаться обмануть судьбу?

Эта мысль первая мелькнула у архиятера Элизиуса Бомелиуса, когда он узнал страшную новость: гонец Ордена перехвачен в Новгороде.

Иисусе сладчайший, где угодно, только бы не там! Архиепископ новгородский Леонид был одним из тех, на кого отцы иезуиты смотрели с восторгом и умилением, как на лучшее произведение своих рук, Бомелий даже порою ревновал: он ежедневно и ежечасно находился в теснейшем общении с жестокосердым московским царем, подобно христианину, выходившему на арену, полную львов и тигров, и это воспринималось пославшими его как должное. А восторг перед Леонидом зиждется лишь на презренном металле. Тайный католик, тайный иезуит, архиепископ сей тайно переплавлял в Новгороде русское серебро и тайно чеканил деньги для польских и шведских королей.