Гарем Ивана Грозного

Так победно и радостно завершилась казанская история.

АНТОНОВ ОГОНЬ

После тяжкой борьбы с Казанью покорение Астрахани прошло, чудилось Анастасии, почти неприметно, тем паче что про астраханских князей таких ужастей, как про казанских, не рассказывали, а совсем наоборот. Астраханцы-де настолько трусливы и изнежены женами, что как услышат о нападении русских, так сразу надевают доспехи, но не идут врага воевать, а сидят за пиршественными столами со своими бабами и брешут байки о мнимой доблести.

Астрахань теперь тоже стала наша. Казалось бы, время настало – живи да радуйся! Однако Анастасия чувствовала себя плохо. Нет, сама-то она была здорова, а если и затаились в теле какие-то хвори, то при встрече с государем-Иванушкой все сразу исцелилось. Сердце по ребеночку болело и тревожилось. Хоть мамок и нянек у царевича – не счесть, но не зря говорится, что у семи нянек дитя без глазу. Царевич рос медленно, был маленьким, болезненным, а уж до чего крикливым – просто не описать словами.

Порою Анастасия срывалась с постели среди ночи и через все покои, сопровождаемая переполохом ночных боярынь и прислужниц, а также недовольством царя, бежала посмотреть – жив ли еще сын. Его старшие сестрицы, умершие во младенчестве, снились по ночам и доводили до тайных, мучительных слез. Но стоило подойти поближе к детским покоям и услышать тихое, словно бы мяуканье обиженного котенка, хныканье Мити, как от души отлегало: жив еще, слава те, Господи!

Сначала кормилицы и нянюшки на стенки лезли, когда царица отдала им Настю-Фатиму, и нипочем не подпускали ее к царевичу. Держали на грязной работе. Но вот как-то раз в тяжелую минуту, когда все уже с ног падали от усталости, а Митенька-царевич никак не унимался (Анастасия строго-настрого запрещала давать ему маковый сок для утишения крика, опасаясь, что сын слишком слаб и может не проснуться), позволили-таки басурманке взять на руки царево дитя. И в то же мгновение оно перестало плакать, словно по волшебству! Митя уснул и крепко спал до утра.

Решили, что это случайность; однако и в другой, и в третий раз младенчик успокаивался на руках у Насти.

Вдобавок ко всему, новая нянюшка рассказала старшей мамке о том, что в Казани болезненных ребятишек прикармливают козьим молоком – не коровьим, нет, оно тяжело для маленького животика, а именно козьим, разведя его теплой водой. Дали такого молока Мите – и он поздоровел на глазах. Старшая мамка, Евдокия Головина, была женщина добрая. Она не замедлила рассказать все царице, и Анастасия осталась очень довольна.

Или сделала такой вид?.. На самом-то деле ей не очень нравилась Настя, только никто об этом даже не подозревал. Очень хорошо помнила царица ту минуту, когда она стояла рядом с девушкой, благодаря Курбского за подарок, а он переводил взгляд с одного лица на другое. Анастасии казалось, что князь Андрей Михайлович сравнивает одну Настю с другой – и это сравнение было не в пользу царицы. Четыре раза она рожала, и это не могло не оставить следов на ее теле и некогда лилейном, безупречном лице. И затянувшееся нездоровье, и горе от потери детей, и разлука с мужем, и ежеминутная тревога за него, и каждодневные печали – мало ли печалей у женщины, о причине которых мужчины даже не подозревают! – все это испещрило ее лоб, щеки и подглазья мелкими морщинками, которых не могли скрыть даже белила и румяна. Анастасия вообще ими пользовалась редко, так и не забыв наставлений подружки Магдалены. Царице сравнялся двадцать один год, а Насте-Фатиме – четырнадцать. Она была почти в том же возрасте, что и Настя Захарьина, когда пронский князь сватался к ней и получил отказ от честолюбивой Юлиании Федоровны. Теперь-то Андрей Михайлович тоже стал семейным человеком, у него рос сын, однако же Анастасия доподлинно знала, что в ту минуту он вспоминал ее юную красоту и размышлял, куда она подевалась. Эх, если бы какая-то женщина знала ответ на этот вопрос!..

Словом, царица недолюбливала Настю, однако с ней теперь приходилось считаться – из-за царевича.

Шло время. Вот и Рождество осталось позади, зима катилась к закату, хотя еще цеплялась за жизнь последними морозами и метелями. Мужа Анастасия видела теперь мало, только ночью на супружеском ложе, которое он продолжал делить с ней, почти не отдаляясь в свою опочивальню. Целые дни царь проводил в Малой избе, которую отдал Алексею Адашеву и в которой тот принимал народные прошения, разбирал жалобы и давал ответы, либо в Благовещенском соборе у Сильвестра, либо в своей приемной комнате, беседуя с Курбским. Тот совсем забросил и свой старый Пронск, и Ярославль, дарованный ему в вотчину, – безвыездно жил в Москве и так же, как царь и его окружение, казался озабоченным одним вопросом: воевать Ливонию в будущем году или погодить немного, чтобы служилый народ отдохнул после Казани. А может, пойти на Крым?