4  

Представились женские слезы, капающие ему на руку, представились покорные губы. И совсем хорошо на душе стало.

– Гой-да! – завопил в приступе блаженного, полудетского восторга, с силой вытягивая коня по вороному, бархатному боку. – Я царь теперь! Царь! Гой-да-а!..

ДВА ВЕНЧАНИЯ

– Боговенчанному царю Ивану Васильевичу, всея Руси самодержцу, – мир и здравие! Сохрани его Господь на многая лета-а!

В храме Успения служили торжественный молебен. Митрополит Макарий возложил на Ивана крест, бармы, венец и громогласно молился за здравие нового государя. Гремели колокола по всей Москве, словно возглашая:

– Ныне землею русскою владеет государь наш один!.. дин! дин!..

В церковных дверях юный князь Юрий, брат царя, осыпал его золотыми монетами из огромной мисы, которую с трудом удерживал дядя его, Глинский. Старший Юрий Васильевич думал о том, что этот день – 16 января 7055 года по сотворению мира[1] – навсегда останется памятным в истории Руси. Ведь Иван не просто восходил на престол – он венчался на царство. Еще не достигнув семнадцати лет, принял титул, о котором всю жизнь мечтали и дед его, и отец, но не решались принять его даже после важных и несомненных успехов своего правления. Конечно, сам титул не придает могущества, однако влияет на воображение людей, и древнее, римское, библейское название – царь – возвышало в глазах народа достоинство государево. Что же было за спиной Ивана, кроме подавленного детского честолюбия, что впереди, кроме горячих юношеских мечтаний о том времени, когда ему уже никто не сумеет сказать слова поперек, когда что он захочет – то и сделает с собой, с людьми, со страной?..

Царев дядюшка с некоторым беспокойством скользил взглядом по распаренным лицам боярским (в храме было нестерпимо жарко, душно от множества свечей и сотен набившихся человеческих тел). Брат Михаил Глинский, матушка Анна Михайловна, молодой князь Владимир Старицкий вместе со своей матерью Евдокией, чей горбатый нос делает ее похожей на хищную птицу. Михайла Воротынский, оба Горбатые-Шуйские, отец и сын, Курлятев-Оболенский, друг великого князя Василия Ивановича, некогда сопровождавший его, больного, с охоты в Москву в санях, осмелевших Бельских несколько, Сицкий, Кашин-Оболенский… Захарьины – это уж теперь само собой, теперь от этих рож не отворотишься: новая родня государева. Ишь ты, и Алексей Данилович Басманов тут же, былой клеврет Шуйских! Не побоялся появиться. Не важно, что близ царя ходя – опалишься. Зато вдали от царя – замерзнешь!

Среди напыщенных, бородатых, краснощеких лиц боярских мелькнуло молодое, красивое. Андрей Курбский, пронский воевода! И Юрий Васильевич вдруг понял, что нынче в храме на удивление мало молодых. Ну, Курбский, ну, Александр Горбатый-Шуйский, ну, Данила Захарьин с младшим братцем Никитою да Егорушка-племянник. А прежних приятелей Ивановых, Трубецкого с Дорогобужским, да Овчины-меньшого с Воронцовым, не видно. Еще бы! Как в воду глядела та обавница-еретица, отчаянная баба, что напророчила им свечи поминальные. Все казнены по Иванову приказу, не простил им царь, что видели его в минуту слабости, наблюдали его поношение. Но предлог был, приличный предлог – якобы все они, во главе с Воронцовыми, подстрекали новгородцев к мятежу…

Звон золота, которым осыпали царя, вдруг прекратился. Юрий Васильевич посмотрел в мису – там лежала только одна монетка. «Не мне ли на свечу оставлена?» – кольнула внезапная мысль, прилетевшая из прошлого, как стрела, и Глинский почувствовал, что ему стало холодно, несмотря на жару, – да так холодно, как не было никогда в жизни. Руки ослабели, и он наверняка оскандалился бы, выронил мису, как чьи-то руки подхватили ее. Глинский покосился – да это Алешка Адашев, охранник Ивана. Вот те, пожалуйста, еще одно молодое лицо.

– Чего стал, князюшка? – процедил Адашев сквозь зубы. – Путь не заступай!

Глинский очнулся – ох, да и впрямь царь уже пошел из собора во дворец, твердо ступая по дорожке, устланной багряным бархатом да алой камкою.

Адашев обогнул Глинского, забежал вперед. Тот лишь покачал головой. Худородный парнишка-то, отец его – человек незначительный, однако же Алешка у Ивана в любимчиках ходит. Быть ему ложничим на грядущей царской свадьбе! Уж если племянник отрядил этого Адашева с именитыми боярами невесту свою смотреть, то широкие пути Алексею нынче откроются – широкие, долгие…

Но стоило только Глинскому вспомнить, как на днях они с Адашевым, да Курлятевым-Оболенским, да матушкой, княгиней Анной Михайловной, да с неким неприметным монашком ходили по домам зреть девок, – и нечаянная улыбка коснулась уст, а настроение у него против воли улучшилось.

  4  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×