Гарем Ивана Грозного

И тут ее словно кипятком ошпарило. Что же она наделала! Оставила царевича одного, только лишь под присмотром няньки. А в приемной – Старицкие. У Ефросиньи рука не замедлит подняться и на пятерых детей, если это пойдет на пользу ее ненаглядному сыночку! Но сюда принести Митеньку – тоже плохо.

– А ну, тихо! – внезапно выкрикнул Иван Васильевич – и резко откинулся на подушки, словно крик этот совершенно обессилил его.

Из-за полога вынырнул бледный архиятер Линзей – весь какой-то запыхавшийся, словно долго откуда-то бежал. Видать, совсем задохся от страха! Перехватил запястье больного своими длинными пальцами, зажмурился, внимательно считая пульс. Потом осторожно провел по впалым вискам государя тряпицей, смоченной в уксусе. Острый запах поплыл по палате, и Иван Васильевич открыл глаза.

Какое-то время лежал, тяжело дыша приоткрытым ртом, потом опять приподнялся. Анастасия подложила ему под спину несколько подушек, помогла сесть.

– Эх, эх, бояр-ре… – сказал с укором.

Голос его звучал едва слышно, и спорщики, желая услышать, что скажет царь, невольно притихли, уняли свой пыл.

– Если не целуете креста сыну моему Дмитрию, стало быть, есть у вас на примете другой государь? – спросил Иван, обводя пристальным взором собравшихся. – И кто это? Уж не ты ли, Кашин-Оболенский? Или ты, Семен Ростовский? Да ну, не дуруй! Какой с тебя царь! А может быть, ты, Курбский? – чуть приподнялся он на локте, вглядываясь в приоткрывшуюся дверь, и Анастасия увидела только что явившегося князя Андрея. – Что ж, это у тебя в роду! Дед твой Михаил Тучков при кончине матушки нашей Елены Васильевны много высказал о ней высокомерных слов дьяку нашему Елизару Цыплятьеву, да приговаривал, мол, не Ивашкино на троне место! Может, и ты скажешь, что место на троне нынче не Митькино?

– Напраслину речешь, государь, – негромко отозвался Курбский, проходя ближе к его постели. – Я ведь еще и словом не обмолвился. Хоть ты и великий царь, а все ж не Господь Бог, – почем тебе знать, что я думаю?

Прежде он не осмеливался так говорить с Иваном Васильевичем. Всегда держался с достоинством и даже высокомерно, но чтоб этак вот… Впрочем, с некоторых пор Анастасия и не ждала от него ничего другого!

– Значит, не ты будущий государь? – словно бы безмерно удивился царь. – А кто? Ответь, родич новый, Дмитрий Палецкий! Не брата ли нашего мыслишь на трон?

Палецкий булькнул что-то несвязное. Лицо его было бледным, глаза упер в пол и не поднимал.

– Да, Юрий-брат вам нацарствует! – хохотнул Иван. – Надо быть, это вы и сами понимаете. Юлиания его хороша дивно и умом крепка, а все же – баба… Не бабье место – трон! Кто, да кто же ваш будущий царь? А! – Он хлопнул себя по влажному, в испарине лбу. – Понял! Не зря Палецкий в моей приемной палате у Старицкого удел новый вымаливал… Уж не Владимир ли Андреевич вами чаемый государь? Не этот ли сынок мамкин?

– Пусть и мамкин, да не пеленочник! – проворчал кто-то от порога, но по голосу Анастасия не распознала кто.

– Не хотите моему пеленочнику служить – значит, мне служить не хотите! – вскричал Иван.

Один только Висковатый да Воротынский-младший сделали протестующее движение – остальные стояли недвижно и безгласно.

– Вот как, значит, – тяжело выдохнул Иван Васильевич. – Вот как! Чужим стал я для братьев моих и посторонним для сынов матери моей… Ну, хоть смерти моей дождетесь или прямо сейчас подушками задавите? Царице моей с сыном уйти дадите или…

Голос его снова прервался. Анастасия вцепилась в руку мужа и зажмурилась.

Молчание. Все молчат! Никто не возражает!

– А вы, Захарьины, чего воды в рот набрали? – повернулся царь к шурьям. – Испугались? Чаете, что вас бояре пощадят, коли вы теперь смолчите? Да вы от бояр первые мертвецы будете! Вы бы сейчас за мою царицу мечи обнажили, умерли бы за нее, а сына бы на поношение не дали!

– Да мы… мы тут… – бормотали Захарьины, медленно приходя в себя от страха.

Курбский вдруг громко засмеялся, но тут же оборвал смех.

– А ну, пошли все вон! – гаркнул Иван Васильевич так, что по толпе бояр пробежала дрожь, Анастасия испуганно распахнула глаза, а Линзей едва не выронил склянку со своим лекарственным зельем.

– Смрадно мне от вас, – добавил царь, морщась с отвращением. – Подите вон! Воздуху дохнуть дайте!

После минутного промедления в дверях образовалась давка. Все спешили поскорее выйти, но кто-то задерживал толпу. Анастасия увидела, что это Курбский – встал в дверях, раскинув руки, и не дает никому пройти.