Гарем Ивана Грозного

Заметив, как помрачнели глаза сестры, Михаил Темрюкович отошел в уголок и сел на лавку, всем своим видом показывая, что не желает никому испортить удовольствие.

Ворона изображала Марья Темрюковна. Одетая в черный шелковый кафтан и мужские шаровары, она металась по просторной палате, а девицы должны были от нее убегать. Темрюкович вглядывался в мельтешенье обильных белых телес, раздувая ноздри: сладко, дурманно пахло взопревшей девичьей плотью. Русские красавицы нравились ему, ой как нравились… Стало трудно сидеть; Темрюкович раскинул пошире ноги, чтобы не стеснять набрякшее естество. Однако стоило ему взглянуть на сестру, как возбуждение еще усилилось. Кафтанчик облегал ее, словно вторая кожа, а под ним, сразу видно было, царица не носила ничего, даже тончайшей сорочки: соски натянули тонкий шелк.

Черкасский облизнул губы.

Черная вороница Марья Темрюковна была проворна и ловка, и если не перехватала всех девок одну за другой в течение минуты, то лишь потому, что желала продлить удовольствие от игры. Каждую пойманную голубку она награждала поцелуем в губы взасос, и порою этот поцелуй затягивался, словно ни жертва, ни вороница не могли прервать удовольствие. При этом Кученей гладила голубку в таких укромных и постыдных местечках, так умело ласкала, что девка потом едва стояла на ногах. Пойманные голубки жались в уголке, пожирая царицу жадными, нетерпеливыми взорами, а она продолжала наслаждаться погоней. Но вот была поймана последняя пташка, и Мария Темрюковна замерла, досадливо косясь на брата.

Он усмехнулся, прекрасно понимая, что, как ни вольна Кученей в своих причудах, она не осмелится даже брату показать, чем именно предстоит голубкам купить свою свободу. Сколь ни распалены девки, они не станут оголяться при мужчине. А ведь завершение игры в том и состояло, что и царица, и девушки ложились, обнаженные, на ее постель и предавались таким разнузданным забавам, прознай про которые их родные с ума спятили бы от позора. Самое смешное, по мнению столь же распутного, как и сестра, Темрюковича состояло в том, что девки не утрачивали девства, и когда особенно любимая царицына наперсница выходила замуж, ее окровавленные простыни были с честью предъявлены посрамленным гостям, мигом приглушив все пакостные шепотки.

Итак, Михаил Темрюкович не тронулся с места, и Кученей принуждена была притушить недовольный пламень в очах. Махнула девушкам: подите, мол, прочь, – и те нехотя уплелись в соседнюю палату, бросая на царицына брата неприязненные взоры.

Ничего, в другой раз натешатся! А ему надо поговорить с сестрой наедине.

Услышав, что девичий гомон в светлице затих, Грушенька осторожно приоткрыла дверь – и тут же испуганно отпрянула, увидев, что царица застыла в объятиях своего брата. Их поцелуй отнюдь не походил на родственный, и девушка отчаянно пожалела, что увидела это, что подтвердились самые пакостные слухи о взаимоотношениях обоих Темрюковичей.

Ой нет, меньше знаешь – лучше спишь! Она попыталась закрыть дверь, но не смогла: что-то мешало. Опустила глаза – и едва не вскрикнула, увидав ногу, обутую в щегольской сапожок и поставленную на порожек. В то же время чья-то рука обхватила Грушенькину голову, зажимая ей рот, а в ее перепуганные глаза глянули насмешливо прищуренные мужские глаза. Неведомо откуда взявшийся человек покачал головой, как бы предупреждая Грушеньку, чтоб не издавала ни звука, а потом убрал ногу и осторожно прикрыл дверь – но не совсем, а оставив малую щелочку. Осторожно опустив сомлевшую со страха боярышню на лавку, он припал ухом к щели, в то же время настороженно озираясь, чтобы сразу заметить, если кто-то внезапно появится в сенях.

* * *

Мария Темрюковна в объятиях брата быстро забыла о своих огорчениях и изгнанных девушках и обвилась вокруг него, как змея вокруг коряги. Салтанкул был возбужден ничуть не меньше, но все же с усилием разомкнул ее руки:

– Нельзя, опомнись. Нельзя!

Он не позаботился понизить голос: ведь для русских черкесская речь была сущей тарабарской грамотой.

– Но здесь никого нет, – простонала царица, распахивая кафтанчик и изгибаясь, чтобы подставить соски его губам. – Все хоронят князя.

– Я был на панихиде, – кивнул Темрюкович, с сожалением отстраняя сестру, но все-таки не удержался – лапнул ее, пощекотал родинку под левой грудью, больше похожую на третий сосок. – Там собралось много женщин на царицыной половине. Почему ты не пошла?