72  

Владо утверждал, что почти вся Босния до гор Романийских и города Вишеграда и половина Герцеговины до Неретвы и Буны составляют неотъемлемую принадлежность государства Хорватского и собственность хорватского народа. Это право хорваты основывают на показаниях императора Константина Багрянородного, описавшего первоначальное распределение хорватских и сербских земель.

Вук, пожелай он забыть о своей роли, нашел бы что ответить Владо: слишком часто рассказывал ему об этом Миленко, так что все об отношениях двух бывших братских народов он знал достаточно подробно. Вук сказал бы, что византийский император Х века – персона, конечно, значительная, однако не значительнее ли его воли – воля народа? Он мог бы посоветовать Владо спросить у босняков и герцеговинцев, какого они народа. Огромное большинство ответило бы, что сербы; другие назвали бы себя, смотря по вероисповеданию, латинами и турками, хотя они происхождения славянского и говорят на сербском языке. Имени же хорвата не произнесет никто.

Вук, вздумай он поспорить, добавил бы еще, что название хорвата держится за жителями северо-западных земель, занятых хорватско-сербским народом; другое, серба, – за жителями южной и восточной части. Первые сделались католиками, вторые – православными. Православная вера так совоплотилась в этом народе с идеей славянской народности, что слово «серб» сделалось здесь обозначением православного славянина, и потому жители Боснии и Герцеговины причисляют себя к сербам. Бесспорно, Вук мог бы привести все эти доводы, но, во-первых, он уже усвоил, что еще ни одному сербу не удалось убедить ни одного хорвата в своей правоте, как, впрочем, и наоборот, а во-вторых, он не хотел восстанавливать против себя Владо, ибо, едва прошло первое потрясение от встречи с нежданным сокамерником, Вук сообразил, каким образом они оба могут сбежать из плена – «побечи из заробльеништва», как сказал хорват Владо почему-то на сербском языке.

День тянулся нестерпимо медленно, но вот сумерки затянули город, и тогда часовой, стоявший за дверью «тюремной камеры», услышал ужасные крики гяуров:

– Грешник! Исчадие диаволово! Гореть тебе в геенне огненной! Изыди, сатана! – И еще многое подобное, перемежаемое стенаниями и воплями о помощи.

Осман кликнул товарища, стоявшего внизу, и оба осторожно заглянули в дверь. Зрелище, открывшееся их взорам, заставило часовых остолбенеть.

Они увидели страшную драку! Можно было только гадать, за какое прегрешение святой отец столь сурово расправляется со своим духовным сыном, однако с первого взгляда было ясно, что латину не выстоять против монаха: тот обладал навыками отменного кулачного бойца!

Османы развлекались до тех пор, пока вопли хорвата не стали более напоминать хрипы удавленника, и тогда, спохватившись, что за смерть узника-католика с них, пожалуй, взыщется, стражники ворвались в камеру и принялись разнимать дерущихся. И они даже не сразу поняли, что случилось, когда монах вдруг обрушился на них, а умирающий хорват подскочил с пола и занялся тем же. Ошарашенные воины были вмиг обезоружены, рты их заткнуты собственными чалмами, руки и ноги связаны их же поясами. Узники пошвыряли тюремщиков в угол камеры, заперли дверь – и были таковы.

Вот здесь-то и пришелся кстати желоб, накануне примеченный Вуком. Скатившись по нему с другой стороны дома, они миновали часовых, стоявших на галерее и внизу, у наружной двери, перемахнули через забор – и разбежались в разные стороны столь быстро, что святой отец даже не успел отпустить своему сокамернику греха лжи, ибо драка их была не чем иным, как наглой ложью.

* * *

Вук не медля бросился к городской стене, которая, как и многое во владениях османов, настолько разрушилась, что найти в ней пролом не составляло большого труда. Он, конечно, не знал города, однако Балич подробно описал ему дорогу, так что Вук, предусмотрительно сорвавший с себя рясу и превратившийся в полуголого оборванца, без помех одолел стену и добежал до склонов гор. Там, несколько раз поухав совой, он услышал цокот копыт и увидал Миленко, ехавшего верхом и державшего в поводу другого коня: серб, по уговору, должен был ожидать побратима три дня и только потом уходить.

Миленко был так счастлив, увидав живым и невредимым Вука, коего больше и не чаял встретить, что не смог выразить свою радость иначе, как погрозить ему кулаком и поворчать:

– Да опростите [37], я бы убил тебя своими руками, если бы ты не вернулся!

  72  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×