Любимая девушка знахаря

Сейчас Алёна с превеликим удовольствием подзаняла бы у никталопов их способностей. И, кажется, мечты ее начинали сбываться: чем дальше она ползла, тем отчетливей различала вокруг себя очертания стен. Неужели наступила-таки долгожданная никталопия? Но спустя несколько мгновений стало ясно, что благоприобретенные дефекты зрения тут вовсе ни при чем. Откуда-то проникал свет, вот в чем дело! И еще через пару минут Алёна обнаружила, что над головой у нее уже не земляной свод, а нагромождение каких-то черных балок, сквозь которые мерцает сумеречное небо.

Из записок Вассиана Хмурова

Что рассказал дядька Софрон

«Наверное, они неминуемо оставили бы следы, когда б к вечеру не нанесло с долины Амура ветер. Он принялся трепать зацветшую тайгу так, что над прииском закружился розовый ветер из шиповниковых лепестков. Максим, когда два лепестка прилипли к его губам, блаженно улыбнулся и втянул их в рот. Осторожно, с наслаждением пожевал. На губах словно бы остался вкус поцелуя. Как давно, ох, как давно он не целовал ничьих губ! Но, может быть, совсем скоро...

Он оглянулся. В это время тут никак не могло быть Софрона, но Максиму хотелось поймать чей-то дружеский, понимающий взгляд, хотелось радостно подмигнуть близкому человеку (а ближе Софрона и Тати не было у него сейчас никого на свете). Софрон разделил бы его радость: ветер, который сдул лепестки с шиповниковых кустов, а в том числе и с того, который рос около подземного хода, – это был ветер-помощник, ветер-пособник!

Максим наткнулся на взгляд Акимки – и спохватился, что забылся, и мигом принял тот же угрюмый, хмурый, настороженный вид, какой напустил на себя ночью, когда призрак белого тигра возмутил покой острожных. Надо еще не забыть озираться заполошно и украдкой бросать испуганные взгляды в сторону острова. Что Максим и проделал незамедлительно, приметив – Акимка тоже туда косяка дает то и дело. Боится! Эх, Акимка, гольдская твоя трусливая душа! Тебе есть чего бояться, но вовсе не призрака тигра...

Максим старательно играл свою трагическую роль до самого вечера, а когда кандальные начали вытягиваться в привычный строй, задирая на себе лохмотья для осмотра – а как же, не утащили ли они драгоценные кварцы с золотинами, не оскудили, не обездолили ли казну?! – был уже настороже. И первый услышал перезвон колокольцев и заунывный перестук шаманского бубна, которые раздались с того края отвала. Услышал – и изо всех сил начал дрожать.

– Амба! – взвизгнул Акимка.

Стражники вскинули винтовки, целясь в сторону едва различимого за деревьями Виноградного острова. Однако белесая тень на сей раз мелькнула с другой стороны, на вершине кряжа. Мелькнула – и скрылась за деревьями, а звон колокольчиков и перестук бубна метались, плелись среди стволов, перекликались, звали... Кого звали?

Акимка упал на колени, закрыл голову руками, чуть слышно застонал. Черт, как мешал Максиму этот глупый суеверный гиляк! Ну куда он лезет? Того и гляди все дело сорвет со своей уверенностью, что именно по его душу является призрак убитого тигра!

Правильно вчера ругался Стрекалов – экая самонадеянность! Ну как тут не вспомнить господина Достоевского, Федора Михайловича? «Помилуйте, да кто ж у нас на Руси себя Наполеоном не считает?» Оказывается, и среди гольдов все глядят в Наполеоны, совершенно по Пушкину. Оказывается, и среди гольдов каждый себя пупом земли числит.

Однако пора начинать играть свою сегодняшнюю роль. Причем надо поспешить, чтобы опередить Акимку.

Максим с испуганным воем кинулся прочь от звона колокольцев, однако вдруг замер, словно наткнулся на незримую стену, и с обреченным видом повернул туда, где только что мелькала белесая тень. И побрел, побрел, жалобно стеная, простирая вперед закованные руки и выкрикивая:

– Нет, нет, я не хочу, отпусти меня!

– Ты куда, Волков? – закричал своим пронзительным голосом стражник Чуваев. – А ну, воротись, не то схлопочешь пулю при попытке к бегству!

– Он зовет... – простонал Максим. – Словно на веревке тащит... Не могу остановиться! Стреляй, Чуваев! Лучше от русской пули сгинуть, чем в ад с гольдским призраком провалиться!

«Как бы не переиграть... – спохватился он тут же. – С этого дурня хватит ведь и выпалить! Пора бы ребятишкам прекращать спектакль и уходить. На сегодня хватит. Как выражался тот старый московский жандарм, который три года тому назад разгромил мою лабораторию и связал мне руки: поозоровали, голубчики, – и будя!»