Париж.ru

Ну да, пожалуй... Это Данила вполне мог понять, потому что и сам испытывал аналогичные чувствия.

Однако в комнате оказался человек, который смотрел на Данилу совершенно с другим выражением лица. Человеком этим была женщина – маленькая, плотная, с коротко остриженной белесой головой, умным, хоть и некрасивым лицом и темными глазами, в которых Данила прочел жгучее любопытство. В то же время в глубине глаз сквозила немалая растерянность.

– Значит, это вы – Холмский? – произнесла женщина, и Данилу трижды шатнуло.

Первый раз от изумления – женщина говорила по-русски, причем не как иностранка, а именно как русская. Вдобавок – москвичка. Второй раз Данилу шатнуло от того же изумления: откуда она знает его фамилию? Никому Данила ее не называл, Мирослав, конечно, тоже. Если в этом сборище бандитов знают, как его зовут, выходит, к ним попались или Николь, или Жерар, или Лера. От этого подозрения его и шатнуло в третий раз.

О господи, Лера!.. Он зажмурился на миг, а когда открыл глаза, женщина стояла еще ближе и все так же пристально всматривалась в его лицо.

Ну и что она там может различить, кроме следов грязи, пота, крови?!

– Да, теперь я понимаю... – пробормотала она словно про себя. – Теперь я все понимаю... Вы с ним и правда похожи. И не только внешне – ведь таким, как вы сейчас, он был лет пять тому назад. Вы похожи внутренне! Похожи готовностью стать орудием в руках судьбы!

У Данилы пересохло в горле. Не хотелось задавать дурацких вопросов, типа кто вы, да что вы, да откуда вы меня знаете? Она не просто была из России! Она знала Шведова, ясно, что знала! Давно, хорошо, близко – мелькнуло нечто в ее вдруг повлажневших глазах, что сказало Даниле: между ними были очень близкие отношения!

– Не скрою, я сначала не очень-то поверила этому врачишке со «Скорой», – проговорила она пренебрежительно. – Уж очень фантастичным все это выглядело! Но надо же, он оказался прав! А ведь небось и милиционер этому не поверил. Он до сих пор убежден, что вы где-то скитаетесь по бескрайним российским просторам, пытаясь спастись от ответственности за преступление, которого не совершали.

Ба-бах! Даниле показалось, что у него над ухом выстрелили из револьвера. Если вся ее предыдущая речь показалась ему странной и непонятной, то уж за эти слова он схватился всем существом своим.

– Откуда вы знаете? – сдавленно пробормотал он.

Она не ответила, смотрела на него все так же пристально, так же странно. Нервно провела рукой по голове, но, поскольку была острижена так коротко, это никак не отразилось на прическе.

– Он был никто, когда мы встретились. Он был никто – просто мальчишка, переполненный завистью. Он хотел быть богатым, смелым, сильным, он хотел властвовать над людьми... но не знал, как к этому подступиться, как этого добиться. Он готов был пойти убивать для того, чтобы ощутить свое превосходство над теми, кого он называл быдлом, – и не мог найти в себе смелости для этого. Он был подобен тому подростку, который занимается онанизмом, представляя себе женщину своей мечты, которая в это время трахается с другим: с богатым и знатным, сильным и смелым. Я – я подобрала его на окололитературной панели. Я – я согрела и накормила его, научила есть с ножом и вилкой, а заодно впервые подала ему мысль: хочешь возвыситься над человеком – представь, что жрешь его сердце! Недаром съесть сердце врага считалось во все времена у всех народов мира показателем победы, знаком особой доблести. Да, он был достойным учеником. Ему оказался нужен только толчок, стимул, ему была нужна только я, чтобы все его подавленные желания, самые непристойные мечты вылезли, выперли на поверхность и овладели не только его сознанием, но и сознанием тех сотен тысяч, которые глотают его произведения. Глотают – давясь и рыгая, задыхаясь от спазмов в желудке, но – глотают, потому что считают себя элитой. Ведь он писал безнравственности для элиты. Элита! О да! – Она хохотнула. – На самом деле это быдло, быдло, которое жрет ту человечину, которую для них приготовил он! Он таки возвысился над быдлом! Стал его пастырем! Властвует его мыслями и душевными помыслами!

Она сглотнула, облизнула пересохшие губы, увидела вытаращенные от изумления глаза Данилы и пояснила – небрежно, вскользь:

– Я говорю о Владимире Сорогине. Вам он известен как Алексей Шведов. Шведов – ничто. Сорогин – все. Вам, конечно, знакомы его книги?

Если бы Данила читал в свое время «Мастера и Маргариту», он непременно вспомнил бы, как Иванушка Бездомный оправдывался, отчего оперы «Фауст» не слушал. Но наш герой, как мы помним, был не читатель... к счастью, и не писатель тоже. Поэтому он просто покачал головой и промямлил: