Роковая дама треф

Дом нотариуса на бульваре Монмартр, новый, с ажурными балконами и нависшей мансардой, также был очарователен. К дому прилегал огромный сад, в котором все было так подстрижено и размечено, словно не только дела свои, но и всю природу нотариус желал подчинить римскому праву и действующему законодательству. Впрочем, и в одежде муж Ангелины был большой педант, а уж в молодости, судя по его рассказам… Теперь, когда между ним и Ангелиною установились совсем другие отношения, более напоминавшие отеческие и дочерние, де Мон повеселел, сделался доверчивее и порою даже рассказывал о своем прошлом: например, один раз он проигрался в пух только потому, что вдруг заметил, что по рассеянности надел два перстня с не подходящими друг к другу камнями. Тот проигрыш едва его не разорил, ведь свое состояние он составил за картами: имея в былые времена высокую, но скудную должность, взяток не принимал, однако охотно позволял нуждающимся в протекции проигрывать за зеленым сукном.

Как это ни странно звучит, старый муж нравился Ангелине все больше, она даже с сожалением думала о том времени, когда им не миновать будет расставаться. Де Мон не жалел оставить дела, чтобы погулять с Ангелиной по Парижу. Хоть и уверял нотариус, что Ангелина опоздала на четверть века приехать в Париж – при последнем короле все было несравнимо лучше, и вместе с теми счастливыми временами исчезли, разрушенные обезумевшей чернью, и многие красоты великого города, – она не верила, что может быть лучше. Если революция и разрушала, то Наполеон, придерживаясь того мнения, что Париж – сердце Франции, за пульсом которого должно следить все государство, старался создать достойную столицу своей всемирной империи. Это признавал и де Мон. Все, что Бонапарт захватывал во время своих победных походов, было отправляемо им в Париж. Возводились новые роскошные здания; расширялись набережные Сены; закладывались новые гавани; сооружался наисовременнейший водопровод; обустраивались базарные площади. Площадь Карусели обнесли стенами, а против Лувра протянулась новая галерея. На Вандомской же площади триумфальная колонна должна была напоминать последующим поколениям о деяниях Наполеона и его великой армии. Основана была Биржа; церкви и капеллы, частью разрушенные, частью получившие другое назначение в эпоху революции, были восстановлены и украшены. Начата была Триумфальная арка на площади Звезды, построены мосты – Аустерлицкий, Иенский и Арисский…

Неподалеку от дома нотариуса, на холме Шайо, стояла старая как мир и столь же неразрушимая церковь Сен-Дени, и оттуда открывался огромный, то сияющий под солнцем, то затянутый голубоватой дымкой Париж: бесконечный ряд зданий, над которыми господствовали белые, призрачные башни собора Нотр-Дам и золотой купол Дома Инвалидов. Ангелина полюбила это место за красоту; вдобавок де Мон рассказал ей историю святого Дени, которому враги отрубили голову, но он все-таки поднялся и, держа ее в руках, дошел до Парижа, предупредив своим явлением о страшной опасности, и поэтому там, где потом рухнуло наземь его обезглавленное тело, была позднее воздвигнута церковь.

Де Мон, конечно, не мог знать, почему вдруг разрыдалась Ангелина, услышав эту историю; однако в нем сохранилось достаточно душевной деликатности, чтобы не мешать ей прильнуть лицом к серым, замшелым камням, из которых сложены были стены старинной церкви, и поливать их горючими слезами.

Облегчив тяжесть воспоминаний потоком слез, Ангелина, все еще всхлипывая, оглянулась. Глаза ее заплыли, и она не сразу увидела мужа, который сидел на самом краю холма, прямо на траве, держа несколько жареных каштанов, которых в Париже продавали на каждом шагу. Он их чистил, но не ел, а разламывал на маленькие кусочки и кормил воробьев, которые целыми стаями кружили вокруг, подбирали крошки с травы, а иные, мелко трепеща крылышками, вдруг бесстрашно садились на протянутую руку старого нотариуса, клевали с ладони, ходили по его рукаву и даже заглядывали в лицо, отважно поблескивая черными бусинками глаз.

Ангелина стояла, боясь дышать. Было что-то завораживающее в этом зрелище – в раскинувшемся вокруг холма Париже, над которым сгущался серо-голубой, туманный вечер… и сидевшем перед ней старом человеке, который ласково поглядывал на птиц своими мудрыми, усталыми глазами, и воздух вокруг него дрожал и пел от трепета птичьих крыл и разноголосого гомона.

Ангелина тихонько подошла, и к горлу ее подкатил комок, когда глаза де Мона взглянули на нее с той же нежностью, с какой глядели на птиц. Она взяла один каштан с жаровни продавца-мальчишки, который смотрел на эти чудеса, разинув рот, раскрошила каштан на ладони и застыла, вытянув руку. Она долго стояла так, но ни одна птица даже не посмотрела в ее сторону, хотя на ее ладони лежали те же крошки, что и у де Мона, над которыми они дрались, отвоевывая друг у друга право поесть из его рук.