132  

У меня нет больше вопросов вроде: «Куда идти?» – или, к примеру: «Что делать?» Не бывает ведь, чтобы ветер задумался, следует ли ему дуть, и если да, то в каком направлении? Он просто дует, как придется, потому что такова его природа: без дуновения нет и самого ветра. А я просто иду, наслаждаясь процессом движения, но и памятуя, что, остановившись, возможно, утрачу дивный дар быть.

Не знаю и знать не хочу, куда меня занесет через полчаса, где окажусь вечером, или завтра, или год спустя. Где-нибудь, как-нибудь, кем-нибудь буду – этого вполне достаточно.

А пока я иду вниз по булыжным ступеням улицы-лестницы, спускаюсь к озеру, мимо которого проложена автомобильная трасса. Я, конечно, помню, как добирался сюда электричкой, но теперь в моем рукаве имеется не то запасной козырный туз, не то и вовсе джокер: где-то там, на обочине я (не гипотетический выдуманный «двойник», а именно я!) припарковал арендованный в Мюнхене автомобиль, и это – отличная новость. Сидеть за рулем я по-прежнему люблю куда больше, чем шастать по тараканьим щелям между мирами. Впрочем, можно не сомневаться: и автомобилей, и щелей на моем веку будет, вероятно, в избытке. Что ж, стерпится – слюбится…

С новым, не то детским, не то ангельским, спокойным, но страстным любопытством разглядываю истертые камни под ногами, аккуратные таблички с надписью «Himmelich Leiter» и заборы, за которыми топорщатся остроконечные капюшоны крыш. В палисадниках щебечут птицы, полощутся на ветру детские ползунки, отцветают розовые кусты, а на пожухшей за лето траве уже появились первые брызги палой листвы, золотые и огненные. Но теперь я могу наблюдать, как из-под этой уютной, пряничной обыденности проступает диковинная изнанка. Так сквозь разрисованное оконное стекло можно увидеть жизнь обитателей комнаты – стоит лишь прижаться носом к прозрачной поверхности да смотреть внимательно, затаив дыхание.

Вот и я вижу, что ноги мои не только шагают по каменным ступенькам, но и погружаются в сияющий песок перламутровых дюн. Сквозь небесную голубизну просвечивают незнакомые созвездия и нежная чернота нездешней ночи, а под загорелой кожей снулых обитателей богатого предместья погребены бессмертные, безбашенные, но совсем пропащие существа с огненными очами небожителей. Местные, никем пока не прирученные, дриады льнут ко мне из-под темной древесной коры, почуяв родственную душу, а хрустальные пузырьки, из которых, оказывается, соткан воздух, время от времени лопаются, соприкасаясь с кончиком моего носа. Всякий тихий хлопок я принимаю с тем же благодарным благоговением, что и прочие откровения, которым нет ни числа, ни имени, ни предела.

Узорчатая, рукотворная ткань мира понемногу приоткрывает мне свой великолепный испод; я уже различаю обрывки сияющих нитей, соединяющих пестрые лоскуты вещей и явлений, но не умею пока собрать тугие узелки первых впечатлений в мало-мальски пристойный гобелен. И (без особых, впрочем, сожалений) осознаю, что вряд ли когда-нибудь научусь читать подвижную, переменчивую азбуку, положенную в фундамент всякого мира, иначе как по складам. Для меня и один-то петроглиф расшифровать – диковинная, никем не обещанная и оттого особенно драгоценная удача.

Я, впрочем, и сам по себе – тот еще «петроглиф»…

Одной ногой я твердо стою на земле, другая же увязла в топком болоте, описать которое невозможно – разве что обозначить ничего не объясняющим, но снимающим с рассказчика всякую ответственность, словом «нигде». Такая вот нехитрая, но полезная конструкция. Своего рода мост. Впрочем, как я теперь понимаю, всякий Ключник и есть живой мост. Между сбывшимся и несбывшимся – как минимум. Мост, построенный, к слову сказать, для общего пользования. Поскольку, как втолковывал однажды мне, безумному, старый мудрец по имени Франк, всякий, кто родился, избран и посвящен, а значит – способен на все.

А потому нет смысла ни прощаться с читателем, ни даже ставить точку в финале. Все равно однажды…

158. Яхве

Он есть.


…увидимся

  132  
×
×