44  

Поэтому – ты уже понял, да? – я не приеду к тебе ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Никогда. Зачем приезжать, если мы и так вместе? Всегда, везде вместе, только ты этого пока не знаешь, а я уже знаю.

И поэтому я не прощаюсь.

– Точно, точно, – бормочу как безумный. – Она исчезла! Помню. Это – помню. Не ушла от меня, не уехала, вещи не собрала, а просто исчезла. А после – позвонила. Не до, после. Оттуда. Откуда? Понятия не имею. Но там, по ту сторону жизни, на перекрестке миров есть телефон. Усраться можно. Можно ведь? Здесь и сейчас, а?

Я ни жив ни мертв, так – хлам человеческий, неразумный. Веня ведет себя как опытная сиделка. Плещет в лицо водой, вводит мне живительную влагу орально, потом заставляет запить ее коньяком, подавившись которым, я кашляю, чихаю и плююсь, и наконец внезапно успокаиваюсь. Сработало.

– Макс, – спрашивает он, – ты что, действительно все вспомнил?

– Не все, – жалобно мотаю головой. – Почти ничего. Только ее. Женщину со множеством имен и судеб, фею-лису. Она была и исчезла. С тех пор иногда является мне во сне. Но редко… Иногда это бывает очень мучительно: я знаю, что она кружит где-то поблизости, но не подходит. То ли не хочет, то ли не может. Не пускает ее что-то… Может быть, потому, что она должна сниться не мне, а тому, другому Максу?

– То есть ты уверен, что вас именно двое? – деловито уточняет Веня.

– Понимаешь… Больше всего на свете я хочу думать, что я один. Парень, который слишком часто видел странные сны, временно потерял память, маленько рехнулся, но держит себя в руках. Я, как видишь, стараюсь жить, словно так оно и есть. Но… Чудовище в зеркале было?

– Было.

– Ты его видел?

– Сам знаешь.

– А если так, то возможно все. Вообще все. И нужно иметь в виду, что любая, самая нелепая возможность однажды окажется единственной правдой.

– Не вижу логики.

– А ее и нет. Вернее, есть, просто иная какая-то.

– Нелинейная?

– Ага.

– Хорошо, – кивает Веня. – Будем иметь в виду все возможности. Но знаешь что? Попробуй еще какое-то время побыть Максом. Моим старым приятелем, который слишком часто видел странные сны и временно потерял память. Я к нему как-то уже привык… В общем, с ним мне проще.

– Мне тоже, – хмуро соглашаюсь я. – Этот вариант дарит мне надежду, что все устаканится. Рано или поздно, так или иначе.

36. Овца

Именно овца чаще всего выступает как образ жертвы…


На неделю я зарылся в собственные архивы. Компьютер, несколько блокнотов, коробка из-под обуви, набитая фотопленками, несколько толстых папок с отпечатанными снимками, немногочисленные таинственные надписи на страницах книг. Странное занятие: знакомиться с собой в возрасте тридцати двух лет. Скорее, впрочем, приятное, чем нет.

Веня погрузился в дела. Сбежал, по его собственному выражению, от метафизических проблем в пространство профанной суеты. Взял тайм-аут. Зеркала в доме, впрочем, не расчехлил и мне запретил строго-настрого. Соблюдать сие табу, по правде говоря, было легко и приятно.

По вечерам мы принимали коньяк как лекарство. Порции рассчитывались с фармацевтической точностью: чтобы на столах голыми не плясать и песен не орать, а лишь слегка развеселиться, прикормить друг друга занимательными байками, чуть-чуть отупеть, как следует расслабиться, уснуть и не видеть снов. Никаких чертовых снов. Если бы у меня была привычка молиться на ночь, я бы, несомненно, просил только об этом.

Немудреные наши ухищрения, надо сказать, возымели положительный эффект. Я чувствовал себя много лучше, чем неделю назад. Привык к мысли, что жизнь придется начинать если и не вовсе с нуля, то с какой-то весьма приближенной к нему метки. Наловчился усмирять свое заполошное сердце, а разум отпускать на прогулку только в наморднике. Память так и не вернулась, но я понемногу учился обходиться без воспоминаний… и заодно без зеркал: борода мне, говорят, к лицу, да и хлопот меньше. Освоил высокое искусство получать удовольствие от всякой бытовой малости: сварил поутру кофе, вышел с чашкой на балкон, сам живой, погода прекрасная, голубь толстый на перилах воркует, еще один день наступил – вот и будь счастлив. Чего тебе еще?

Веня, кажется, был мною доволен. И собой заодно. Нами обоими. Говорил, ему нравится, что мы сходим с ума, не теряя достоинства и чувства юмора.

На восьмой день он снял покрывала с зеркал. Сказал, что вполне готов к новым чудесам, хоть и уяснил навсегда: это заманчивое словцо имеет общий корень с «чудовищем».

  44  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×