57  

В поисках выхода обшариваю комнату глазами. Наконец обнаруживаю на нижней полке жестяное ведро. Вот и решение проблемы.

Очень аккуратно, стараясь не потревожить раньше времени взгромоздившуюся на меня птицу, тянусь за ведром. Оно совсем близко, только присесть чуть-чуть надо, чтобы его достать. Присесть так, чтобы задремавшая на плече птица ничего не заметила – упражнение непростое, но иного выхода нет. Медленно-медленно сгибаю ноги в коленях. Протягиваю к ведру свободную левую руку – ага, есть! Молниеносным движением нахлобучиваю ведро на голову и тут же отчаянно дергаю правым плечом: даю сове понять, что близость со мною не принесет ей ни покоя, ни комфорта. Чувствую, что плечо свободно, но вместо шума крыльев слышу лишь глухой стук. В обморок она, что ли, грохнулась? Изумляюсь, но с ведром не расстаюсь еще секунд десять. Потом, наконец, любопытство пересилило нерешительность. Я не стал снимать ведро с головы, а лишь сдвинул его так, чтобы иметь возможность снова нахлобучить в случае опасности.

Сова неподвижно лежала на полу. Господи, неужели умерла? От страха, когда я плечом дернул? Секунды полторы сутулюсь под бременем вины, а потом до меня доходит, что сова – птица серьезная. Не канарейка какая-нибудь. Ее такой ерундой до ручки не доведешь, пожалуй.

Опускаюсь на колени, чтобы получше разглядеть птицу. И вижу перед собой пыльное чучело со стеклянными глазами. Именно чучело, а не труп. В некоторых местах швы разошлись, из них торчат стружки, так что – никаких сомнений.

– И кто же тогда по комнате летал? – спрашиваю жалобно, ни к кому не обращаясь.

Нет ответа. Впрочем, я и не надеялся.

Прикасаться к чучелу мне не хочется, но оставлять после себя бардак – совсем уж свинство. Придвигаю к стеллажу деревянный табурет и ставлю сову на место, на самую верхнюю полку. Колени все еще дрожат, поэтому, слезая с табурета, спотыкаюсь, одной рукой хватаюсь за стеллаж, а другой – за собственную куртку. Бестолковый, но символический жест: за кого и хвататься в безвыходной ситуации, если не за себя самого? То-то же…

На ногах я все же устоял, ничего не разрушил, даже табурет не уронил. И то хорошо. А вот из кармана куртки вылетела скомканная бумажка. Ну да, конечно, та самая записка из зеленой машины, из-за которой я, собственно, и поперся в этот дом. Записка с чудесным постскриптумом: «Ты там держись, ладно?»

Я решил спрятать ее понадежнее. В нагрудный, скажем, карман. И на пуговицу его застегнуть. А для начала надо бы сложить аккуратно драгоценный листок. А то скомкал, как грязную промокашку. Засранец.

Расправляю записку и вдруг вижу, что содержание ее переменилось.

Я не хотела тебя пугать. Просто тебе пока нельзя вылезать в это окно. И в другие окна тоже не нужно вылезать: заблудишься, заплутаешь. Если уж смог зайти в дом, постарайся тут оставаться, пока не захочешь спать. Очень будет здорово, если ты тут уснешь. Сам увидишь.

А вот постскриптум на месте: «Ты там держись, ладно?»

Ладно. По крайней мере, буду стараться. Сделаю, что могу и еще немножко. А потом – поглядим.

50. Очокочи

Очокочи лишен дара речи, но звуки его голоса наводят на людей панический ужас.


Сидеть в одной комнате с чучелом совы я, однако, не намерен. Предвижу, что спать мне в этом помещении захочется ох как не скоро.

В окно, впрочем, не лезу. Если уж выпало мне невероятное счастье получать хоть какие-то инструкции, буду им следовать. Иду к двери, почему-то на цыпочках. Словно боюсь потревожить сову. А ну как…

Нет. Даже думать об этом не стану.

И вот, когда десница моя опускается на дверную ручку, позади раздается ухающий, клекочущий хохот. Не птичий, но и не человеческий. Даже так: нечеловеческий. Одним, то есть, словом. Без пробела.

Коротко взвыв от ужаса, тяну дверь на себя. Без толку. Уханье за спиной становится более искренним, в нем появляются теплые, издевательские нотки. Кажется, неведомое чудище от души потешается над моей глупостью. Это отчасти успокаивает. Думаю: возможно, я настолько смешон, что меня не съедят сразу. Пищи вокруг – завались, а хорошие комики – на вес золота, поэтому самый смешной персонаж всегда умирает последним, а то и вовсе не умирает, и это мой единственный шанс…

Ну то есть, честно говоря, ничего такого я не думал тогда, не до думанья мне было; забавная формулировка родилась позже, когда не только гипотетическая опасность миновала, но и восторги по поводу чудесного избавления схлынули. Но сознание собственной нелепости действительно оказало на меня благотворное действие. Я не то чтобы успокоился, но хоть в состояние контролируемой истерики эволюционировал. То есть перестал выламывать дверную ручку. И даже попытался найти и опробовать какой-нибудь альтернативный вариант поведения. Например…

  57  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×