Лиза, ошеломленная, оглушенная, во все глаза смотрела на торг, когда вдруг чья-то рука вцепилась ей в плечо.
Лиза резко повернулась и тут же вскочила на ноги с испуганным визгом. Над ней склонялось какое-то ужасное лицо с огромными горящими глазами! Не сразу она поняла, что перед нею стоит гигантского роста женщина, задрапированная черными шелками, с черным покрывалом на голове, закрывающим все лицо, кроме глаз.
Не выпуская плеча Лизы, она выволокла ее из-за спин других пленников, задрала юбку и так бесцеремонно обшарила все сокровеннейшие места молодой женщины, что та закричала возмущенно и, вырвавшись, с размаху влепила пощечину в тонкий черный шелк, занавесивший лицо обидчицы.
Огромные глаза словно бы пожелтели, такой огонь изумления вспыхнул в них, а Лиза была вмиг схвачена двумя смуглыми, обнаженными по пояс гулямами[43] в тюрбанах, руки ее заломили за спину, и один из рабов взмахнул над нею плеткой-семихвосткой.
Однако женщина в черном быстрым жестом остановила его.
– С этой девкою я расквитаюсь сама, – густым голосом пробасила она, не сводя глаз с дрожащей от злости, хотя и несколько перепуганной собственной смелостью Лизы. – Я ее покупаю! Думаю, строптивица придется по вкусу бекштакам[44] нашего султана. Ничто так не разжигает мужчину, как сопротивление женщины. Ну а если она еще и умна, то, глядишь, и на большее сгодится.
После сих загадочных слов женщина в черном небрежно швырнула в протянутую ладонь торговца-татарина маленький шелковый мешочек с монетами и, не обращая внимания на недовольные вопли крымчака, посчитавшего себя обделенным, величаво двинулась в обход базарной площади, а два гуляма, связав Лизе руки, присоединили ее к сворке из доброго десятка самых разных, красивых и некрасивых, женщин и погнали их всех следом за новой хозяйкой.
Сразу за городскими предместьями начался мелкий лес, перемешанный с неровными прогалинами и холмами. С бугров рваными хвостами сползали глубокие овраги.
Трясясь на арбе по каменистой дороге, Лиза во все глаза смотрела вокруг.
Дорога отнюдь не была пустынной. Вдали виднелись татарские селения: домишки с плоскими крышами лепились к склонам холмов. Прекрасные итальянские тополя, стройные, сквозные, возвышались меж плоских, низеньких беленьких домиков; только изящные минареты могли соперничать с ними в стройности.
К своему изумлению, она обнаружила, что кое-что может понять в речи крымчаков, и теперь знала: гора, мимо которой они проезжали, называлась Аргамыш, речка – Чюрюк-су, глинистые округлые холмы – яйлы, этот городок – Старый Крым, охранники – бекштаки, а женщину в черном называли Гюлизар-ханым. Как будто в основе речений калмыков, татар, турок лежал один язык, зная который, хотя бы в общем, можно было приспособиться ко всем остальным. Это открытие вселило в нее странную бодрость: как бы ни сложились события, чужакам ничего не удастся совершить тайком, она ведь все понимает!
Занятая этими мыслями, Лиза даже не заметила, как их караван приблизился к высокой, сложенной из камня стене, за которой виднелись вершины пышного сада и купола изящного дворца.
Тяжелые ворота распахнулись и, впустив караван в широкий мощеный двор, тотчас захлопнулись. Пленниц повели в какой-то подвал, где вволю дали молока и лепешек, а потом Гюлизар-ханым велела им спать до утра.
– Нынче от вас никакого проку нет, – бросила она презрительно. – Да и грязны, будто сама грязь придорожная. Кого разохотят такие? Но уж утром я за вас возьмусь!
«Гюлизар-ханым! Гюлизар!.. Это ведь, кажется, означает «розочка». Ничего себе! Она больше похожа на кочан капусты».
Кто же она, эта Гюлизар-ханым? Уж очень почтительны были с нею воины. Родственница султана? Или что-то вроде домоправительницы? А не то просто сводня, которая приводит все новых и новых красавиц на ложе похотливого мусульманина?
Одна из полонянок, Параска, присевшая в уголке рядом с Лизою, вдруг чуть слышно запела:
Тихий голосок ее вдруг налился слезами, задрожал:
Песня оборвалась, и Лиза с облегчением перевела дух. От этого стона так стиснуло сердце, будто с камнем на шее подтащили ее к темному омуту. Как будто все невыплаканные слезы враз подкатились к горлу. Нет, не время их выплакать! Лиза возблагодарила Бога, когда тоненький голосок Параски оборвался. Неожиданно на смену ей пришла Ганка с новой жалостливой песней.