Готовься к войне

Вошел в душный, пахнущий старым деревом и прокисшим пивом зальчик. Пожилая продавщица с розовым лицом обмахивалась, как веером, стопкой мятых накладных.

— Бутылку воды, пожалуйста.

— Какой?

— Любой. Без газов. Полтора литра.

— Из холодильника? — Да.

— Холодной нет.

— Давайте какая есть.

— Есть «Бонаква», — подумав, сказала розовая. — И «Акваминерале».

— Все равно.

— «Бонаква» — только литровые.

— Пусть будет литровая.

— Сейчас принесу.

Удалилась. Было слышно, как в подсобке передвигаются ящики.

— Зоя, где у нас вода?

— Какая?

— «Акваминерале». То есть «Бонаква».

— Вон, в углу стоит.

— Там «Бонаква».

— А тебе какая нужна?

— «Акваминерале».

— Я их все время путаю.

— Я тоже.

— Слушай, подруга, когда уже мы тут порядок наведем?

— Никогда, Зоя. Ни-ко-гда. Я тут пятый год убиваюсь. И каждое утро говорю себе: «Пора порядок навести, пора порядок навести…» Потом наступает вечер, я думаю: «А ну его в жопу, этот порядок», — и домой уползаю… А нам вообще сегодня воду привозили?

— Не помню. За пиво — помню, а за воду не помню… Нашла, что ли?

— Ищу. Ага, вот она, сучка! Мужчина, вам ведь нужна «Бонаква»?

— Да, «Бонаква».

— Она не холодная.

— Сойдет. Давайте.

— Подождите. Я нашла «Акваминерале». Сейчас откопаю. Вот она. Вам литровую или полтора литра?

— У вас какая в руках?

— Литровая.

— Давайте.

— Хотите, я поищу полтора литра.

— Не надо! Давайте литровую. Сколько стоит?

— Ценник на витрине.

— Нет, — сказал банкир, — там ценника.

— Да? Странно. Вчера был… А вода стоит тридцать пять рублей.

Знаев вынул купюру. Розовая вздрогнула.

— Ой, а помельче нет?

— Нет.

— У меня не будет сдачи.

— Ну и черт с ней.

Розовая метнула строгий взгляд.

— Как это «черт с ней»? Так нельзя.

Поискала в карманах фартука. Открыла и закрыла дребезжащую кассу.

— Подождите. Сейчас спрошу у сменщицы.

Поставь она бутылку на прилавок — банкир бросил бы деньги, взял, что нужно, и ушел. Но продавщица держала товар в руке. Пока Знаев соображал, как ему изловчиться, перегнуться и выхватить емкость, чувиха, медленно повернувшись, опять удалилась.

— Зоя, разменяй мне крупную!

— Откуда?

— Посмотри, может, мелочью наберешь.

— Девушки, — крикнул банкир, — не надо мелочи! Дайте мою воду, и разбежимся.

— Сейчас, сейчас, — возразили ему на два голоса. — Уже нашли.

Знаев почувствовал тошноту и загрустил.

— Эта рваная, — говорили за стеной.

— Ну и что? Тоже деньги.

— Да ладно, не позорься. Сколько набрала?

— Не мешай, собьюсь.

— Вот, — радостно провозгласила женщина, вернувшись. — Сто, двести триста… Пожалуйста.

— Спасибо, — прохрипел банкир. — А где вода?

— Ой. Сейчас.

Очередной — уже третий — плавный разворот, мощное покачивание необъятных бедер, шарканье шлепанцев, неспешное отступление за пределы видимости.

— Зоя, куда я ее поставила?

— Кого?

— Да воду же, «Бонакву» проклятую! Только что тут была… От этой жары совсем башка не хочет работать…

— И не говори… Вон она, твоя «Акваминерале».

— Не издевайся. Та была «Бонаква».

— Давайте любую! — выкрикнул Знаев.

— Мужчина, что вы нервничаете? Сами сказали, что вам нужна «Бонаква», литровая…

Слушайте, вы! — хотел заорать он. — Я прямо сейчас куплю весь ваш сарай вместе со всем товаром, и с вами в придачу! И тут же сожгу, и место велю распахать, чтоб от этого вашего русского бизнеса даже духа не осталось!..

Но не закричал. Сдержался. Шатаясь, бросился вон, на воздух. Синее небо, желтое солнце — все содержало издевку. Залез в свой сверхмощный драндулет, рванул с места, слыша, как с диким хрустом проворачиваются по грязной обочине колеса; краем глаза увидел в зеркале серую пелену взметнувшейся пыли.

Потом уже смотрел только на тахометр. Переключал передачи не раньше, чем стрелка касалась желтого сектора.

Все в порядке. Будь спокоен и весел. Их нельзя презирать. Не за что. Они не виноваты. Они всегда были такими. Их нельзя остановить или переделать. Также нельзя уменьшить их количество. Хуже всего то, что они самовоспроизводятся; однако и здесь, увы, им невозможно помешать. Великий физиолог Павлов изучал механизм условного рефлекса. Дрессировал собак. Заставлял их ходить на задних лапах и лаять по команде. За это вожди Советской страны боготворили Павлова. Молодец, академик! Так ведь можно дрессировать целые народы! Тем временем другой гениальный ученый — Вавилов — продвигал генетику. Доказывал, что признаки живого организма передаются по наследству. За это вожди Советской страны поспешно уничтожили генетика. Казнили. По Вавилову, получалось, что дурака и бездельника, конечно, можно научить хорошо трудиться — однако всякий дурак, достигнув половой зрелости, немедленно родит точно такого же дурака, и процесс дрессировки придется начинать сначала.