Семь цветов страсти

Все это Майкл сказал для капитана и меня по-английски, но скрипку держал наготове, и «публика» не расходилась. Тогда он объявил: «Дунаевский. Увертюра к кинофильму «Дети капитана Гранта».

От свежего порыва этой дерзкой, рвущейся в неведомые дали к простору и счастью музыки у меня по спине побежали мурашки. Так реагирует моя кожа, когда душа прикасается к чему-то настоящему. То же, вероятно, чувствовали и другие. Уборщица прослезилась, горестно опершись на метлу, а когда Майкл оторвал от струн смычок и быстро поклонился, грянули аплодисменты.

Около нас собралась приличная толпа, не желавшая расходиться.

— Прошу прощения, я спешу. У нас еще один визит. — Майкл спрятал инструмент и, подхватив меня под руку, быстро увел в лабиринт тенистых аллей.

— А это предок барона фон Штоффена, советник по вопросам градостроительства при господине Лефорте. Замок… Вальдбрунн… на его капиталы построен, да и по его проекту. Он нам — Белую башню, а мы ему — шиш!

— Майкл, я опять забыла про свой чемодан. Тащи его сюда, только не урони. Уже в аэропорту намучилась — оформляла как особо ценный груз, ритуальный подарок.

— Так провозят бомбы.

— Тащи, тащи. Пора устроить фейерверк.

Я присела на каменную скамеечку у роскошного, но сильно обветшалого надгробия, изображавшего открытую книгу, где на мраморных страницах было что-то начертано готическим шрифтом. Из-под книги виднелся каменный свиток с планом и часть какого-то инструмента, очевидно, астролябии. Кружевная вязь букв на большой плите почти стерлась, и я нагнулась, чтобы разобрать даты. Ого! 1663–1718. Прекрасная карьера для сорока пяти лет жизни.

Майкл вернулся с чемоданом, нарочито изображая утомление. Я-то знаю точно — всего двадцать килограммов весил бронзовый венок, заказанный мной в художественной мастерской Пер-Лашез. На обвивающей лавры ленте выгравированы наши с Майклом имена и цитата из Библии. Что-то о вечной памяти и вечном покое.

— Здорово! Вот куда идет наше общее наследство. Этот веночек стоит, наверно, целое состояние.

— Неужели я выгляжу нищенкой?

— Ах, Дикси, правда, твой «сувенир» очень подходит к надгробию… Но ведь его стащат. Придется приковать цепью.

— Как это стащат? Украдут? С кладбища?

— Милая, милая моя! Покоящемуся здесь господину, к несчастью, так и не удалось внедрить немецкую щепетильность в душу русского народа.

— Ведь он прожил всего 45 лет! А если бы дотянул до восьмидесяти… как знать!

— Шустрый парень! Наверняка начал с восемнадцати. Хотелось бы пожать его крепкую руку: прибыть в Россию с почти что нравственной миссией. Строить каменные дома вместо курных изб… Спасибо, брат, отличный пример. Мы с Дикси не дадим погибнуть твоему лютиковому имению. Не распродадим, не спалим, не превратим в пристанище разврата, не бросим на растерзание взбунтовавшимся плебеям, если в Австрии случится коммунистический переворот.

— Будем отстреливаться. Я, кажется, приметила там пушку с горой во-от таких ядер.

Майкл вдруг обнял меня, но тут же отпустил. Не успело мое сердце рухнуть в пятки, а его спина уже удалялась по аллее, ведущей к выходу.

В гостиницу мы заезжать не стали — ведь на даче у праздничного стола нас ждала Натали, специалист по черной металлургии. Эта профессия прозвучала применительно к женщине, жене музыканта, так ужасно, что Майкл, заметив выражение моего лица, поспешил объяснить:

— Она проработала несколько лет в Министерстве черной металлургии, а потом ушла в детский сад — надо же было Сашку растить. Там и осталась. Заместитель заведующей.

Я уже целый день в России, но запутываюсь все больше и больше. Собственно, меня ничего не интересует, кроме выполненной, слава Богу, миссии и Майкла с его семейством. Лучше бы, конечно, без семейства. Но все же я стараюсь не удивляться. Например, «дачному поселку» в пригороде Москвы, где на маленьких участках догнивали деревянные дома послевоенной застройки с туалетами в виде… Ну, в общем, при том бароне, что работал у Лефорта, наверно, уже было что-то более цивилизованное.

Но цвели жасмин, огромные алые маки и ромашки, а стол, выставленный под яблони, ломился от еды, будто меня и впрямь принимало семейство баронов в своем венском поместье. При этом никакого этикета — сплошное радушие и свобода общения.

Наташа, Натали… Ах, как бы мне хотелось, чтобы ты выглядела похуже! Мой зоркий женский глаз уловил небольшие переборы в косметике, чересчур нарядный для садового приема фасон крепдешинового платья и не слишком ухоженные ноги в открытых туфлях. Но ямочки на щеках! Губки бантиком, чудная детская улыбка и соблазнительная пропорциональность невысокой подвижной фигурки.