Семь цветов страсти

— Но ведь я так старалась выкрутиться! Хотела откупиться от этих шпионов и уже была уверена, что свободна…

— Тогда они сунули тебе под нос отснятые документики и пригрозили… — Чак с трудом удержал многоэтажное ругательство. Сжавшись на сиденье, Дикси казалась совсем маленькой. Даже яркая бирюза на шее и пальцах поблекла, словно покрылась налетом пепла.

— Чак, ну что ужасного в том, что сняли «интим»? Ты же и на «большом экране» не раз появлялся достаточно откровенно…

— Так то искусство, а это жизнь — моя личная, интимная жизнь! — Он скрипнул зубами. — Ой, как мне хочется свернуть челюсти этим ребятам — руки чешутся! А тебя, тебя просто выкинуть на дорогу!

Схватив сумку, Дикси выскочила из машины.

— Да ты пижон, Чакки! Эта тачка и баллончик с искусственной грязью, которой ты придавал ей боевой вид, как и «трудовой пот», и бензин на твоей майке — сплошная бутафория, блеф! — Она демонстративно захохотала. — Ты бутафорский «крутой парень» — «made in Hollywood», а на деле — трус и мелкий пакостник. Мог хотя бы предложить свою помощь, если уж заговорил о любви…

Она решительно направилась вдоль дороги к виднеющемуся за поворотом поселку. «Лендровер» Чака завелся и медленно покатил следом.

— Садись. — Он распахнул дверцу. — Я не совсем прав, Дикси. Противно, когда из тебя делают «подсадку», как на охоте… Тьфу! Мне надо подумать.

— Вот поезжай и хорошенько подумай, а я уж как-нибудь выберусь из этой отхожей ямы сама! — С силой захлопнув дверцу, Дикси перешла на встречную полосу и стала голосовать проезжающим машинам.

6

Записки Д. Д.

Похоже, писание этих записок превращается у меня в манию. Потребность старой девы, спешащей реализовать на бумаге свои несбывшиеся грезы, или откровения вышедшей в тираж Мессалины, возвращающейся таким образом к былым приключениям.

Как ни странно, святая грешница Дикси Девизо представляет сразу двоих.

Про визит в Москву и ночь на даче Артемьевых я не утаила ничего. Попыталась, конечно, взвалить всю вину на верного семьянина, исправно выполнявшего свой супружеский долг, в то время как кокетливая парижская шлюшка уже тянула к нему свои жадные коготки. Парижанку обидели, обманули, заронив в ее страждущую душу мечту о неведомом рае. Нет, Микки, лживый обаятельный болтун, не забуду я твои речи в Венском лесу, все то, от чего ты так просто отрекся…

Ого! Сейчас закапают слезы, превращая мои признания в лиловые пятна. Как все же приятно себя жалеть! Если честно, то обильный слезопад у меня вызывает именно это чувство: «Бедная, милая, славная, никем не понятая, никому не нужная Дикси…»

С таким выражением смотрела на меня Лолла, уже знающая про полученное наследство и мое полное материальное благополучие. Перевалив за пятый десяток, одинокая девственница вышла замуж за школьного дружка, с которым тогда, в пятнадцать лет, так и не переспала. Теперь Джимми овдовел и забрал престарелую возлюбленную в родной городок на юге Вирджинии.

Прощаясь со мной и Парижем, Лолла заливалась слезами, блиставшими на кофейной коже, словно алмазные россыпи. Она оплакала каждый угол отремонтированной квартиры и, кажется, готова была бросить мужа ради того, чтобы «убираться в такой роскоши». Я вручила новобрачной чек на крупную сумму — выходное пособие совместно со всеми просроченными долгами. Поколебавшись, Лолла спрятала чек в кожаный мешочек, который носила вместе со всеми документами в своем необъятном бюстгальтере. «На сохранение беру. Вышлю, как только понадобится. Ты ж девка шальная — того и гляди все имение на мужиков растратишь», — проворчала она с неким восхищением этим пороком хозяйки. И вдруг заохала, застонала, засморкалась в промокший носовой платок и кинулась мне на шею. Обнявшись, мы стояли перед тремя дедушкиными картинами, вернувшимися на свое место, и молчали. Потому что чувствовали много больше, чем можно сказать или выплакать…

Подсев в попутную машину, я мигом домчалась до Вены и первым же самолетом вылетела в Париж. Всю дорогу у меня дрожали от негодования руки. К тому же я вздыхала, не переставая, и стюард принес мне капли: «Сочувствую вашему горю, мадемуазель»! Ах, ведь я успела переодеться в черное платье!

Дома, приняв душ и достав из холодильника пакет молока, я предалась упорным размышлениям, что же представляет мой поступок — «свинство» или все же «не свинство»? С точки зрения прежней Дикси, находившей радость в эпатаже «избранного общества», осмелившегося пренебречь ею как актрисой, по мнению «телки» из порнушек, оставшейся на мели, мой контракт с «фирмой» являлся закономерным, вполне естественным шагом. С позиции Дикси Девизо — наследницы баронессы Штоффен, актрисы, вызвавшей восхищение Ала, женщины, для которой рыдала скрипка Артемьева, — союз с соглядатаями можно расценивать только как грязь. Грязь, из которой немедленно во что бы то ни стало следовало выбраться.