Город грешных желаний

— Велик.

— Сколько же за посредничество?

— Двадцать тысяч дукатов.

— Двадцать пять… нет, тридцать тысяч! — быстро сказал Аретино. — И деньги вперед.

— Двадцать пять, — кивнул Григорий. — И деньги получите при встрече. И ты, и Барбарусса.

— Коли так, зачем тебе нужен посредник? Корабль есть? Ну вот выходи в море и…

— За выкупом Барбарусса отпустил моего брата, — пояснил Григорий. — Отец и брат — купцы. И если мы с Прокопием снова попадем в плен, а наши деньги отнимут, больше некому будет нас выкупать. Поэтому я хочу стретиться с Барбаруссой в безопасном месте. И вот ще что: я забыл упомянуть, что человек, который предоставит для этой встречи свой дом, получит еще двадцать тысяч за беспокойство.

— Двадцать пять! — словно выстрелил Аретино, и Григорий кивнул:

— Сговорились.

— Всего, стало быть, это выйдет пятьдесят… пятьдесят тысяч дукатов? — задыхаясь, спросил Аретино.

Григорий кивнул, и Троянде показалось, что на сей раз он поджал губы не от злости, а чтобы не рассмеяться.

— Хорошо, — выдохнул Аретино. — Через неделю…

через две недели ты встретишься с Барбаруссой — в моем доме. Понял? Нет, ты понял?

Григорий кивнул. Как он и предполагал, цифра в пятьдесят тысяч дукатов сделала свое дело.

21. Рыжий пират

— А вот интересно: если он столько платит посреднику, то какова же сумма выкупа? — задумчиво спросил Аретино.

Очевидно, Барбарусса это знает. Почему бы не спросить у него? — со вздохом ответила Троянда, едва сдерживая раздражение: эти слова она произнесла за минувшие две недели раз сто, потому что столько же раз Аретино задал свой вопрос. И она не сомневалась, что задаст в сто первый, в сто десятый, ибо в эти дни не существовало ничего, что занимало бы его сильнее, разве что бегство Пьерины… Однако у Аретино хватило деликатности не беседовать о неверной любовнице, лежа в постели Троянды. Да и зачем? Она все равно была здесь — той незримой третьей, которая не дает двоим вкусить счастья. Ну, верно, не очень-то им его и хотелось, этого счастья! Во всяком случае, Троянде, ибо, когда Аретино в первый же вечер после ее возвращения заявился в отведенные ей покои, она вдруг почувствовала, что совсем охладела к нему, и едва сдержалась, чтобы не вытолкать беднягу Пьетро за дверь! Слава богу, вовремя опомнилась, сообразив: а вдруг, разобидевшись, Аретино не станет помогать русским? И ей удалось смирить себя, затаить дыхание и молча ждать, пока Аретино разденется и начнет ее ласкать. Тошнота приступами подкатывала к горлу, стоило только вспомнить, какое у него волосатое, полное тело, как он шумно, взахлеб дышит, как причмокивает, целуясь взасос, как забивает рот его борода и колются усы, как богохульствует он в мгновения последнего наслаждения… Спроси у нее сейчас господь: согласится ли она умереть наутро, если проведет эту ночь не с Аретино, а с тем яростным русским, — она выкрикнула бы свое согласие, обливаясь слезами восторга. Ведь тот человек — чужой, ненавидящий, отважный, презрительный, страстный, дерзкий, нежный, грубый, восхитительный, угрюмый — каким-то неведомым образом умудрился прибрать к рукам ее смятенное сердце, а в теле оставил такие воспоминания, что самая мысль о другом мужчине, который будет обладать ею, показалась Троянде непереносимой… просто смертоубийственной!

Аретино сбросил на пол халат и тяжело возлег рядом с Трояндою. Она затаила дыхание… и вдруг странный, почти экстатический восторг овладел ею. Захотелось, чтобы Аретино навалился на нее и начал пробиваться в сухие глубины ее лона своим жадным естеством, причиняя боль. Захотелось, чтобы Аретино понял, как он отвратителен, как мерзок Троянде, и возмутился этим. Она почти с вожделением представляла, как, изнасиловав ее равнодушное тело, Пьетро придет в ярость, изобьет ее, вымещая на ней и разочарование, и горечь своей потери, а потом за волосы — непременно за волосы, так, что Троянда будет кричать от боли! — потащит ее по длинным коридорам и извилистым лестницам в самый темный, самый сырой подвал, где бросит умирать от голода и холода, а то и вовсе столкнет в черные воды канала. И она умрет, утонет, она будет страдать — страдать с наслаждением, зная, что своими мучениями покупает счастье Григория. Последним вздохом, последним биением сердца она будет умолять Аретино не нарушать данного слова, спасти отца Григория, помочь им покинуть Венецию без помех, ну а потом… потом она с наслаждением умрет с этим русским именем на устах и будет вечно глядеть на него с небес. А он не узнает… он никогда не узнает, что Троянда своей жизнью выкупила жизнь его отца, счастье их семьи. Он всегда будет вспоминать о ней с отвращением, и Прокопий, конечно, постарается подогреть это отвращение. И только сны — только загробные сны останутся Троянде, чтобы хоть иногда, хоть изредка встречаться с любимым, как они были лишь однажды: глаза в глаза, сердце к сердцу, слившись всеми помыслами, всем существом, всем естеством…