Город грешных желаний

Увидев, как медленно приоткрывается рот Дарий, Цецилия спохватилась — и захлопнула свой. Ну и разболталась же она, спаси господи ее душу грешную!

— Удовольствия?.. — тупо переспросила Дария. — Разве кто-то получает от этого удовольствие?!

«О да, да! Еще какое! — едва не закричала Цецилия. — И если бы ты не была нынче ночью пугливой, сонной дурой, ты бы не вешаться утром кинулась, а богов благодарила бы за то, что великолепнейший из всех созданий человеческих удостоил тебя своими ласками!»

Разумеется, она ничего подобного не сказала, а только проронила, поджимая губы, как если бы речь шла не о занятии, кое Цецилия обожала больше всего на свете, а о… ну, скажем, о мытье посуды после трапезы:

— Соитие назначено господом нашим, создателем и вседержителем, для продолжения рода человеческого, однако наш Творец, в неизреченной милости своей, сподобил человека при сем величайшем акте испытывать наслаждение, равного которому нет ничего. Ни-че-го!

Дария смотрела недоверчиво. Потом шепнула, отводя глаза:

— Простите, матушка… то есть, ох, боже мой… простите, ваше преосвященство, но как можно верить на слово? Может быть, сие не более чем распутные измышления тех, кто завидует нашей святой жизни и обетам нашим?

«Если бы так!» — едва не воскликнула Цецилия, ощутив, как увлажнилось ее лоно при одной только мысли о том, каким «распутным измышлениям» предавался нынче ночью Аретино. О, будь она на месте Дарий… И голос ее срывался, когда она наконец смогла заговорить:

— Вот кстати — о наших обетах. Что жертвуем мы господу, когда посвящаем себя ему? Какие даем обеты?

— Какие? Смирения, послушания… бедности, воздержания…

— Да, да, да! — закивала Цецилия. — Мы жертвуем господу свою гордость для смирения, свой ум, свои мысли — для послушания, свою красоту — для бедности. Я женщина, я понимаю, как это трудно… как трудно!

— Да, — робко кивнула Дария. — Да… мне тоже иногда хочется носить жемчуг. О, это так прекрасно! Будь у меня деньги, я заказала бы себе жемчужные четки!

Лицо ее вспыхнуло румянцем, но тут же погасло. Цецилия усмехнулась:

— Жемчуг! И жемчуг, и алмазы, и кружево, и бархат, мягкий, как лепестки роз, и сами эти розы, и сладкое вино, и жирное, хорошо поджаренное мясо, и каплуны, и… и…

Она едва не захлебнулась слюной и сочла за благо прекратить перечисление любимых блюд. Надо скорее позавтракать. А какие мечтательные глаза сделались у Дарий! Бедняжка! У Цецилии на ужин была жирненькая перепелочка с оливками и маринованным луком, а девочка ела сухой хлеб и сухой сыр в Нижнем монастыре. Потом ночь с Аретино… Понятно, что она сейчас душу готова продать за поросячью ножку!

— Что жемчуг! Жених наш небесный хочет от своих невест самого богатого приданого — девственности. Вечного уныния плоти! Уж поверь — он забирает у нас, требуя воздержания, такую радость, что и жемчуг, и кружево, и вкусная еда — ничто по сравнению с этим.

— Вы так говорите… — испуганно шепнула Дария, — вы так говорите, как будто сами однажды… однажды испытали грех!

— Однажды? — недоуменно спросила Цецилия. — Почему только одна… — Она благоразумно ухватила продолжение на самом кончике языка и сказала просто: — Я знаю, о чем говорю. Поверь. И слово «грех» тут совершенно неуместно, если женщине приходится выбирать между смертью — или мужчиной. Поверь, на весах небесных любодеяние — сущая ерунда по сравнению с самоубийством!

— О господи… — прошептала Дария, и глаза ее, чудилось, сделались еще больше, засияли еще ярче от нахлынувших слез. — Ох, какая вы добрая, ма… то есть, я хочу сказать, ваше преосвященство! Я всегда думала, что вы меня недолюбливаете, что вам все равно, есть я на свете или нет, а вы… вы…

Она принялась вытирать слезы, что оказалось очень кстати, ибо дало Цецилии время справиться со своим лицом.

Что ж… в приметливости этой девчонке не откажешь. И похоже, она не такая уж простушка, как кажется… нет, все же дура, дура, если считает Цецилию доброй. Быть доброй к своей сопернице?! Да Цецилия своими руками надела бы Дарий петлю на шею, причем выбранная ею веревка не порвалась бы под весом и пятерых таких скромниц! О, если бы Дарий удался ее замысел… если бы чертову Катарину не принес дьявол… как все могло бы сложиться удачно! А теперь — теперь игра проиграна. Даже если начать сокрушаться вместе с Дарией о смертном грехе, загубленной душе и адском пламени, даже если подтолкнуть ее к новой, более результативной попытке… все будет напрасно. Аретино тотчас проведает об этом (ибо нет ничего на свете, что могло быть от него скрыто!) — и не простит Цецилию. Девчонка ему понравилась, ясно. Он сказал, что вернется. И подвязку не потерял, а оставил в залог будущей встречи…